Дочь моего друга
Шрифт:
Ну как сказать, что нет, не поэтому? А потому что он мне понравился? Как можно такое говорить, когда он вот так смотрит? Это же фактически признаться в любви. Да я скорее язык себе откушу.
Но и чтобы считал меня расчетливой дрянью, тоже не хочу.
— Я приехала чтобы вернуть ему футболку, папа, — с трудом шевелю пересохшими губами. — Просто так получилось...
У Ольшанского дергается кадык, отец закрывает глаза.
— Уходи, Демид, — говорит сухо, — а ты иди собирай вещи. Завтра Иван отвезет тебя в аэропорт, в два часа самолет.
— Куда, папа? Мне же с утра
Хлопает входная дверь, я закрываю руками лицо и бегу в свою комнату.
***
Я наревелась так, что теперь не могу уснуть. Чемодан остался валяться посреди комнаты несобранным.
Он меня выгоняет. За что? Из-за Демида? Но я действительно не знала, что они друзья. Если разобраться, я ничего об отце не знала. И не знаю. Вот сегодня увидела, как он умеет злиться. И каким жестким может быть, когда его задеть.
В дверь осторожно стучат. Игнорирую стук, пусть думает, что я сплю.
— Арина, дочка, открой. Я же слышал, как ты носом хлюпаешь.
Судорожно всхлипываю, спаливаясь окончательно, но открывать и не думаю.
Замок несколько раз проворачивается, дверь открывается. Отворачиваюсь и зарываюсь лицом в подушку. И зачем было спрашивать разрешения? В этом весь отец...
— Извини, Аринка, что вламываюсь. Но я не готов сидеть под дверью как плешивая псина, — отцовский голос в самом деле звучит взволнованно, в воздухе появляется легкий запах алкоголя. — Хотя в твоих глазах я наверное такой и есть.
Он подходит к кровати, кладет руку на плечо. Дергаю плечом, сбрасываю руку. Негромкий вздох, и отец опускается на пол возле кровати.
— Я вот думаю теперь... Неужели ты и правда меня таким дерьмом считаешь, а, дочка? Демид меня так обложил, что я в себя прийти не могу. Почему ты не дала ему вызвать полицию?
Молчу, не хочу отвечать.
— Арина, детка, ты меня настолько презираешь?
В его голосе чувствуется такая боль, что я не выдерживаю. Отрываю лицо от подушки.
— Потому что я сама поехала на эту проклятую вечеринку, папа. И сама поднялась в номер. Исмаилов бы сказал, что все было по согласию. Ты же сам говорил, что его отец практически всесильный. Я не хотела, чтобы ты знал. Чтобы кто-то еще знал. Не представляла, что надо будет все это кому-то рассказывать....
Захлебываюсь в истерике, отец испуганно вскакивает, садится рядом.
— Успокойся, дочка, ты чего?
— Потому что я знаю, как важен для тебя твой бизнес, папа!
— Важнее чем ты? — его голос звучит странно.
Пожимаю плечами. Судя по тому, что он отправляет меня к маме, то да. Важнее.
— Не молчи, Аринка! Почему ты так думаешь.
— Ты же меня выгоняешь... — выдавливаю еле слышно, и он досадливо кривится.
— Да не выгоняю я тебя, дочка. Мы с Демидом тебе отель забронировали и билет. Слетай на недельку в Турцию, воздухом морским подыши. Надо, чтобы тебя в городе не было, нам так спокойнее будет. А там за тобой люди Ольшанского присмотрят.
Поднимаюсь на локте и шокировано вглядываюсь в темный отцовский силуэт.
— Так ты меня не к маме отправляешь?
— Нет, Арина. Как ты могла такое
— Пап... — кривлю губы и толкаюсь лбом ему в локоть.
Отец осторожно кладет мою голову себе на колени, гладит как в детстве, когда читал сказки.
— Ты можешь рассказать, как все было? Только спокойно, как будто смотришь со стороны — кто что говорил, что делал. Постарайся вспомнить, о чем они говорили между собой.
Или оттого, что мне не видно его лица, или оттого, что я уже все выплакала, говорить легче. Отец аккуратно задает вопросы, обходя или тщательно фильтруя неприятные моменты. И когда я заканчиваю, мы некоторое время молчим.
Отец перекладывает мою голову на подушку, встает, разминает кисти рук.
— Папа, — зову в темноту, — я не собиралась Демида использовать. Он мне просто понравился. У него кран потек, меня водой облило.
— Этого еще не хватало, — раздается из темноты ворчливое. — Забудь про него, дочка. И про кран его забудь. Пусть он на других течет.
***
Демид
— Поговорил? — спрашиваю Глеба, который удобнее усаживается на пассажирском сиденье. Друг кивает и щелкает ремнем безопасности.
— И как?
Кривится и шевелит пальцами, не отрывая кисти от колена. Так себе, значит. Но главное, что поговорили.
Теперь у меня полностью развязаны руки. Я могу делать свою работу, не отвлекаясь на мелочи. К примеру такие, как реакция влиятельных отцов наших потерявших берега мажорчиков. Это я полностью спихнул на Глеба, а сам занялся подготовкой.
Арина улетела, и когда ее самолет оторвался от земли, я вздохнул с облегчением. Ее присутствие достаточно сковывало, хоть я и дал себе слово больше не вспоминать о том вечере в своем доме, когда она принесла мою футболку.
Дружба дороже. А то что у меня до сих пор встает, стоит вспомнить наше неожиданное близкое знакомство, дело поправимое. День-два качественного, секса с какой-нибудь оторванной девчонкой, и Арина Покровская исчезнет из моей головы с космической скоростью.
Ее платье, которое сушилось у меня в сушильном шкафу, я выбросил. Для нищей студентки Иры это стало бы настоящей трагедией. И я бы чувствовал себя обязанным купить взамен десяток таких же на распродаже в ближайшем масс-маркете.
Арина Покровская купила это платье специально, чтобы меня наебать, и у нее получилось на десять с плюсом, я поплыл как придурок и ничего не заподозрил. Поэтому и выбросил, чтобы не мозолило глаза.
Глеб собирается выдать ее замуж за кого-то из сыновей своих иностранных партнеров.
«Конечно, если ребята друг другу понравятся, Дем. Ну ты понимаешь, принуждать не буду».
Ребята, блядь...
Пусть выдает, меня это больше не касается. А то что саднит изнутри, так это моя уязвленная гордость. Еще бы, как пацана обвели вокруг пальца. Не знаю, что там Глебу рассказывала дочурка, хлопая своими наивными глазами, но мы с ней оба знаем — ебал я ее как взрослую. И для меня она больше никогда не будет дочкой Глеба. Она моя девочка, у которой я был первым. И то, что я делаю сейчас для Арины, я собирался делать для Иры. Потому что за свое я отвечаю.