Дочь оружейника
Шрифт:
Вдруг скрип двери разбудил меня. Я осмотрелась кругом, но дверь в комнату цыганки была заперта, а под обоями что-то зашевелилось и из потайного входа вышел человек, в котором я тотчас узнала хозяина замка.
Я бросилась к двери, но не могла отворить ее скоро, и он, догнав меня, обнял и смеялся над моими усилиями вырваться от него.
– Перестань капризничать, красотка! – говорил он, удерживая меня за руки. – Ты защищаешься, как древняя Лукреция, но я уверен, что ты благоразумнее ее и что в нашей истории не будем смерти.
И
Я билась и громко звала на помощь, но он опять сказал мне:
– Не кричи напрасно: никто тебя не услышит, никто не смеет войти сюда. Оставь упрямство… люби меня, прекрасная цыганка.
Он хотел опять схватить меня, но я вырвалась, бросилась к окну, отворила его и выпрыгнула на балкон, готовая броситься вниз, если нет другого спасения.
– Берегись, Жуанита! – вскричал молодой человек с испугом. – Балкон в тридцати футах от земли, перила сломаны, ты разобьешься в прах.
Я чувствовала, действительно, что перила шатаются, но не трогалась с места. Он сам вышел на балкон и, обойдя меня сзади, хотел поднять и перенести в комнату, но я оттолкнула его так быстро и так сильно, что он потерял равновесие, упал на перила и с ними полетел вниз. Я схватилась судорожно за подоконник, услышала страшный крик и потом глухое падение.
Долго я не могла понять, что произошло, так я была поражена и испугана. Скоро я услышала шум и говор под окном, увидела огни и поняла, что была причиной, может быть, смерти владельца замка.
Я не могла собрать мыслей, не знала, что мне делать; но опасность была близка, и я инстинктивно бросилась бежать. На лестнице меня встретила толпа слуг, которые кричали:
– Вот она, проклятая цыганка! Она убила нашего господина.
Я удивляюсь, как они не бросили меня в то же окно. Напрасно я объясняла, что не виновата ни в чем, что защищалась; меня не слушали и послали за судьей. Тот приказал запереть меня в тюрьму, где я оставалась два дня без пищи.
На третий день моего заключения меня привели к судье. Это был маленький человечек отвратительной наружности, с красным лицом, маленькими глазами, почти закрытыми густыми бровями. В его чертах можно было ясно прочесть хитрость и злость. Он долго молча осматривал меня с ног до головы, потом отослал того, кто привел меня и, улыбаясь отвратительной улыбкой, сказал:
– Знаешь, красавица, что могущественный владелец замка умер после твоей любезной выходки?
– Я очень жалею о нем, мессир, – отвечала я, – но Богу известно, что я не виновата ни в чем и не желала его смерти.
– Я тоже уверен в этом, но обязан отослать тебя в Пуатье, к главному судье, где тебя будут пытать и потом казнят за преступление.
– Но вы сами уверены, что я не преступница, за что же вы хотите меня погубить? – возразила я, плача и дрожа от страха.
– Ты, разумеется, не сама выбросила его в окно, это мне сказал
Я посмотрела на него с удивлением, не понимая хорошенько такого обвинения.
– Я не утверждаю этого, – продолжал судья, опять улыбаясь, – но ты принадлежишь к проклятому цыганскому племени, которое не знает Бога и занимается колдовством. Мне стоит сказать одно слово, и тебя осудят, как колдунью.
– О, вы не сделаете этого, мессир! – закричала я с отчаянием.
– Почем знать, моя милая. Я должен исполнять свой долг. Цыганам запрещено приходить во Францию, и мессир Тристан, друг нашего короля, встречая их, приказывает повесить на первом дереве.
– Но я не цыганка, хоть и живу с ними: моя мать была француженка и христианка, а я не колдунья.
– А где твоя мать?
– Не знаю… должно быть умерла.
– Суд в Пуатье не поверит тебе и ты будешь сожжена на костре.
– Сжальтесь надо мной, мессир! Не посылайте меня туда, – вскричала я, упав перед ним на колени.
– Если я буду так добр, – сказал он, поднимая меня, ласково, – ты должна быть мне благодарна… Я могу тотчас же выпустить тебя на волю.
– О, мессир, я буду молиться за вас каждый день, отпустите меня!
– Мне не нужно твоих молитв, красавица, – возразил он сладким голосом, – поцелуй меня.
Я с ужасом отскочила от урода.
– Не хочешь ли ты поступить и со мной, как с молодым повесой? – продолжал он смеясь. – Я не так глуп, моя милая. Он хотел употребить силу, а я прошу тебя, будь поласковее, малютка, подойди ко мне…
– Мессир! – вскричала я с негодованием. – Я хотела умереть, чтобы избавиться от того, кто погиб так неожиданно. Стало быть и теперь предпочту смерть стыду. Ведите меня в Пуатье, я готова.
– Ты очень глупа и упряма, – сказал судья со досадой. – Я уверен, что если ты обдумаешь свое положение, то будешь сговорчивее. Даю тебе двадцать четыре часа на размышление. Если ты согласишься полюбить меня, то скажешь тюремщику, чтобы он привел тебя ко мне; если же нет, солдаты сведут тебя прямо в Пуатье, к главному судье.
Я ничего не отвечала и меня опять отвели в темницу.
На другой день тюремщик сказал мне, что пришла стража, вести меня в Пуатье.
– Я готова, – отвечала я.
– Здесь тебе было не хорошо, – заметил тюремщик, – а там будет еще хуже… не хочешь ли повидаться с судьей?
– Нет.
– Тем хуже для тебя, капризная девчонка! – проворчал он и вышел.
Прошел еще целый час, и тогда вошли солдаты, и с ними помощник судьи, который должен был сдать меня в главное судилище. Это был человек лет тридцати пяти, приятный наружности и веселого характера. Он говорил скоро, с выговором южных жителей.
Только что мы вышли из тюрьмы, он сказал солдатам, посреди которых я шла: