Дочь палача и дьявол из Бамберга
Шрифт:
Они действительно обещали Катарине подобрать у скорняка лисью шкуру для каймы к свадебному платью. Невестка Якоба подробно объяснила им дорогу, но отыскать нужный дом в хитросплетении улиц, ведущих иногда прямо к берегу, было нелегко. Вода плескалась о покосившиеся молы, и лодки покачивались на волнах. При многих домах имелись открытые к реке лодочные сараи, пахло тухлой рыбой и гнилыми сетями, развешанными на балконах и пристанях.
Якоб вынырнул из очередного тесного переулка, заканчивавшегося прямо у пристани. Несколько рыбаков смерили его недоверчивыми взглядами. Перед небольшим
– Этот, наверное, – проговорил он. – Лучше тебе остаться с детьми на пристани, чтобы те не потонули. Я быстро.
Он постучал в дверь, и ему тут же открыл щуплый старик с морщинистым небритым лицом, спрятанным под шапкой из медвежьего меха. В нос ударил запах гнили; он был Куизлю куда ближе, чем аромат фиалок.
– Чего тебе? – спросил старик мрачно. – Ты от кожевника Йоханнеса? Так передай скряге, что его шкуры еще не готовы и не снижу цену ни на крейцер.
– Я от Катарины, невесты здешнего палача, – ответил Куизль. – Ей нужна лисья шкура покрасивее на свадебное платье.
– А, женитьба палача. – Человечек ухмыльнулся, обнажив три последних зуба. – Народ все чертыхается из-за того, что хозяин «Лешего» пускает палача в свое славное заведение. Так ведь, если кто помрет, воняет-то от всех одинаково. – Он хихикнул. – Кому, как не мне, это знать, я все-таки местный скорняк… Проходи, здоровяк.
Он поманил Якоба внутрь. Палачу пришлось пригнуться, чтобы протиснуться под низкую притолоку. Первая половина комнаты была сплошь завешана мехами. У стены стоял сундук, накрытый роскошной медвежьей шкурой. На Якоба таращились пустые глазницы, из отверстой пасти торчали острые зубы. На столе посреди комнаты лежало несколько скребков и шкурки куниц, ласок и хорьков. Над печью, подвешенные за уши, висели заячьи шкурки. Пахло дичью, охотой и смертью.
– А ты уверен, что Катарине не захочется барсучьего меха? – спросил старый скорняк и поворошил шкурки на столе. Отыскал красивый черный экземпляр и потряс у палача перед носом. – На вид, конечно, так и кричит, но ее сословию такие и положено носить… – Он вдруг замолчал и взглянул на палача с недоверием. – А ты вообще кто? Я тебя раньше не встречал.
– Я их родственник, – резко ответил Куизль и пожал плечами: – Катарина хотела лисий мех, я и принесу ей лисий мех. Сколько с меня?
Коротышка отмахнулся, отложил барсука в сторону и порылся в сундуке среди остатков пропахших плесенью, облезлых шкур.
– Не надо мне твоих денег, здоровяк. Наладить добрые отношения с будущей женой палача будет нелишним, верно? Тем более что лиса – это тебе не какой-нибудь горностай. – Он протянул Якобу рыжую, всю в дырах, шкуру. – Вот, возьми. Она на прошлой неделе угодила в мою ловушку. Кусалась и пеной брызгала во все стороны, пока я ее не прибил. По мне, так у скотины бешенство было. Жуткая зараза снова по лесу разбушевалась. Помнится, племянника моего зятя укусила лиса, и он…
Он замолчал, увидев, как Якоб склонился над сундуком, вынул другую шкуру и задумчиво повертел ее в руках. Шкура была темно-серая,
– На что тебе волчья шкура? – спросил старик угрюмо. – Не думаю, что Катарина захочет нацепить ее на платье. – Он хихикнул и махнул рукой. – Ну в самом деле, это только для бедняков. Я вот совсем недавно сразу пять штук продать сумел. Повезло. Иначе не знаю, сколько б они еще тут гнили.
– Что ты там сумел?
Куизль уставился на скорняка, будто увидал привидение.
Коротышка нерешительно пожал плечами:
– Ну, мне это и самому показалось немного странным. Волчьи шкуры вообще-то никому не нужны. Несчастья, как говорят, приносят. А уж как в городе этот оборотень объявился, так тем более. Только вот когда у тебя за хорошую цену покупают дырявое старье, как-то не до вопросов. У меня еще осталось две штуки, так что, если надо…
– Как выглядел тот человек? – перебил его Куизль.
Старик сдвинул меховую шапку на затылок и крепко задумался.
– Точно уж и не помню. Забавный какой-то, если мне память не изменяет. Хм, погоди… – Тут он просиял: – Ага, вспомнил! У него борода была и шляпа с длинными полями. И сам он в плаще был. Точно!
Якоб сплюнул.
– Так выглядит каждый второй на улице. Больше ничего не помнишь?
– Нет, прости уж. – Коротышка нахмурил лоб: – А тебе зачем вдруг понадобилось?
– Спасибо за лису.
Оставив вопрос без ответа, Якоб отложил волчью шкуру, подхватил лисью и двинулся к выходу. В дверях он вдруг обернулся:
– И вот еще что. Если этот человек снова здесь появится, дай знать. Как ты сам сказал, с палачом поладить лишним не будет.
– Ты так и не сказал, кто ты такой, – ответил скорняк и недоверчиво сверкнул глазами. – Откуда мне знать, может, ты какой-нибудь прохвост, которого палач на ближайшем дереве вздернет?
– Я брат вашему палачу. И сам вздергиваю прохвостов. Прохвостов, а иногда и любопытных умников.
С этими словами Куизль развернулся и, пригнувшись, будто выбирался из кукольного домика, вышел на улицу.
Магдалена тем временем пыталась обуздать детей, чтобы те не скинули друг друга в воду. Некоторое время ребятишки играли в прятки среди развевающихся шкур и кож, но теперь затеяли драку в опасной близости от журчащей воды. Пауль был хоть и младше, но примерно одного роста с братом, и Петер, как всегда, оказался в проигрыше. В скором времени он лежал на причале, и Пауль безжалостно оттеснял его к краю.
– Мама, мама! Пауль хочет утопить меня, как ведьму! – кричал Петер.
– Господи, вы хоть раз можете поиграть как… как?..
Магдалена хотела сказать «девочки», но прикусила язык. Иногда во сне или в минуты спокойствия она видела у себя на коленях маленькую дочку, которой рассказывала сказки, как раньше Барбаре. Тогда возвращалось горе по умершему ребенку. Вот и теперь она ощутила горечь в горле. Магдалена всем сердцем любила сыновей, но чувствовала в них что-то такое, чего не сможет с ними разделить. Петер пошел в отца, а Пауль… Бывали дни, когда Магдалена пугалась вспышек его ярости.