Дочь пекаря
Шрифт:
Элси кивнула. На глазах у нее выступили слезы.
– Завтра на рассвете, – сказал Йозеф папе.
– Да, на рассвете.
Женщина у прилавка поцокала языком.
– Я выбрала.
– Иди, Элси, – сказал папа.
Не хотелось прерывать разговор, но не время перечить. Элси подошла:
– Что для вас?
– Фермерский, пожалуйста.
Доставая буханку из корзины, Элси прислушивалась к разговору папы и Йозефа – они обсуждали маршрут. Хорошо, что я не успела отказать Йозефу, подумала она. Нужно помочь Гейзель. Любой ценой.
Женщина расплатилась талонами и вышла. Папа позвал маму.
– Ну что еще? – Руки у нее были в эсэсовской муке, которая походила на цемент
– Луана. – Папа вздохнул. – Нам нужно в Штайнхёринг.
Мама прижала руки к груди. Серые хлопья теста упали на пол.
– Что-то с Гейзель? С Юлиусом?
Папа взял ее за плечи:
– Умойся и собирай сумки. Гейзель… (У мамы задрожала нижняя губа.) Она больна, – закончил он.
– Больна? – переспросила мама. На юбке белели мучные пятна. – Там эпидемия лихорадки? (Йозеф отвел взгляд.) Когда мне гадали, вышла корова, – прошептала она. – Доверов порошок и чай ей помогут. – Она сморгнула слезу. – Кто останется в пекарне?
– Элси тут без нас управится, – объяснил папа. – Но на дорогах опасно. Я слышала сводки…
Папа погладил ее по щеке:
– Мы нужны Гейзель.
– Я еду с вами, фрау Шмидт, – сказал Йозеф. – Я буду вас защищать.
Девятнадцать
Кладбище Св. Себастьяна
Гармиш, Германия
23 мая 1942 года
Йозеф пришел на кладбище к вечеру. Дикие маки цвели между плитами и гранитными крестами. Закатное солнце удлинило тени, цветы казались выше и ярче. Они колыхались от каждого ветерка, радужными лепестками словно тянулись в небеса к незримому.
Йозеф провел день с герром Шмидтом за ваттеном [45] и кексом с изюмом и, возвращаясь обратно, вдруг увидел указатель: «Кладбище Св. Себастьяна». Смерть Петера все еще омрачала его сны, призрак часто мучил его, но он привык. Помогали метамфетамины и выходные в Гармише. Город стал ему знакомым, почти родным, но прийти на кладбище он покуда не осмеливался. Да и зачем, ведь пепел Петера развеян западным ветром и, скорее всего, смешался с землей где-нибудь в мюнхенском Хофгартене, и растут на нем теперь гвоздика и болиголов. Йозеф представлял себе, как люди гуляют по траве, не подозревая, что топчут прах человека по имени Петер Абенд.
45
Баварская карточная игра.
Он и сам не знал, что привело его сюда. Но вот перед ним скромная плита: «Петер Клаус Абенд, любимый. 1919–1938».
Вокруг дат – сухой венок из маргариток. Наверное, Труди повесила. У Йозефа не было ни братьев, ни сестер. Отец погиб в автокатастрофе, Йозеф по малости лет его не запомнил. Мать, овдовев, ожесточилась и стала суровой поборницей дисциплины. Она верила, что тяжкий труд и прилежание помогут им снова найти счастье; поощряла Йозефа, когда он вступил в юнгфольк, и дожила до его присяги. Умерла через два года после его переезда на восток, в Мюнхен. Ее нашла подруга, соседка, – окоченевшее тело залито кровью от шеи до живота. Доктора сказали: острый туберкулез. Йозеф давно не был дома и редко говорил с матерью, так что и не помнил, кашляла она или нет. Она отменно вышивала цветы, и Йозеф, заплатив немалые деньги, украсил ее гроб всеми цветами, какие вспомнил. Решил, что ей бы понравилось.
Ярко-красный мак трепетал над плитой. Кто будет горевать, когда умрет Йозеф? У него нет сестры, чтобы
– Ты умнее, чем я думал, – сказал он вслух, потряс головой и рассмеялся – как странно говорить с мертвецом, которого к тому же нет в могиле. Но в мыслях-то есть.
По слухам он знал, что Гейзель еще очаровательнее сестры, и репутация щедрой любовницы шла ее красоте. Он хотел приехать в Лебенсборн в Штайнхёринге – не для того, чтобы стать компаньоном, но надеясь чем-то помочь Гейзель и сыну Петера. Его прошение отклонили: недостаточно здоров. Женщины Лебенсборна охранялись так надежно, что и сотня крепелей не склонила секретаршу архива выдать ему личное дело Гейзель. В общем, Йозеф бросил добиваться свидания. Его мигрени не отступали, дозы увеличивались.
Он не спал ночами, подсчитывая, сколько боли причинил: невеста, овдовевшая до свадьбы; две семьи – Шмидты и Абенды; изгнание дочери; сын без отца, да и любовь к Хохшильдам не вполне ушла из его сердца. На верности Рейху все это, впрочем, не сказывалось. Он вновь и вновь прокручивал ту сцену в Хрустальную ночь, оправдывая себя, и приходил к выводу, что хоть Хохшильды и были евреями, Петер поступил безрассудно. Йозеф не жалел о своей ярости – лишь о том, что не сдержался. Смерть Петера была ошибкой, этого он не мог отрицать и не мог себе простить. «Очень вредно отрицать факты, которые существуют» [46] – так написано в «Майн кампф».
46
«Майн кампф», часть 1, гл. 5, пер. К. Радека.
Вина мучила Йозефа и после того, как он два года назад навестил фрау Абенд. Позже он снова заходил к ней, но Труди заявила, что мамы нет дома, не смущаясь тем, что мамин голос доносился из гостиной. Значит, решил Йозеф, его прошлый приход скорей разбередил горе, чем утешил. Но где же найти искупление? В сильном расстройстве он вновь забрел в пекарню. Шмидты встретили его как блудного сына. Только они были связаны с Петером, и через них он надеялся что-то исправить.
Он наклонился к могильной плите и сорвал цветок. Запах – как у рулета с маком.
Двадцать
«Немецкая пекарня Элси»
Эль-Пасо, Техас
Трейвуд-драйв, 2032
16 ноября 2007 года
Реба вошла в пекарню за четверть часа до закрытия. Гостеприимно и знакомо зазвенел жестяной колокольчик. Из-за кухонной занавески выглянула Джейн: – О, привет, подруга.
Она обняла Ребу, и та лишь слегка напряглась. Даже чуть приобняла Джейн в ответ и сама удивилась, до чего это приятно.