Дочь пекаря
Шрифт:
Он никогда не мылся в теплой ванне. В гетто была только дождевая вода, в лагере их поливали из шланга. Ей больно было слышать о Дахау, ведь Тобиаса там мучили, а Йозеф был к этому причастен. Теплая ванна – маленькая радость. Если согреть чайник, на шею и голову малыша хватит. Надо было сделать это раньше, и теперь она решила использовать остатки розового шампуня, чтоб хоть что-то в его жизни восполнить.
Элси не сказала Тобиасу о фрау Раттельмюллер и Циле, и сейчас не собиралась. Вдруг у фрау не выйдет. Лучше не обнадеживать. Она слишком хорошо знала: хуже всего,
– Он тоже чувствует себя не очень. Чай из боярышника и таволги. Заварю, когда вернусь.
Юлиус изредка ходил в кирху. В первый раз он всю службу жаловался на холод и говорил, что они сведут его в могилу, как папу… и маму. Хотел их уколоть, и у него получилось, но потом папа заметил:
– Лучше умереть праведно, чем жить бездушно. Так считает твоя мама. На этом основано человеческое общество.
Услышав это, Юлиус заткнулся. В Программе он быстро выучился не перечить нацистским догмам, а теперь понял, что и с дедом спорить не стоит. Он перестал попрекать их матерью, но кирха стала настоящим полем брани. Его бабушка сдалась пару недель назад, когда Юлиус потребовал свой мундир, хотя снаружи было еще слишком холодно для кожаных штанов. Однако он одержал победу и с тех пор сидел дома, играя в солдатиков у себя в чулане.
В то воскресенье Элси надеялась, что папа заставит мальчишку пойти в нормальных штанах. Однако ей не повезло.
– Но, папа… – начала она.
Он отмахнулся.
– Орехов на неделю не хватит. Пусть Юлиус к нашему приходу наберет хотя бы пару дюжин.
– Если он заболевает, ему не стоит выходить, – возразила мама.
Папа шумно выдохнул и надел шляпу.
– Пойдем, Луана, а то опоздаем. Закрой двери и окна, – велел он Элси через плечо. – На западе грозовая туча.
Элси взглянула на небо. Небо было ясное, солнце сияло. Она вернулась на кухню, чтобы поторопить Юлиуса. Может, пока он будет собирать орехи, ей удастся вымыть Тобиаса.
Юлиус неуклюже растянулся на ковре, оловянные солдатики перед ним выстроились в стройные ряды. – Да, – сказал он, не поднимая головы.
– Разве дедушка не велел тебе собрать орехи? – Велел.
– Может пойти дождь. Надо сейчас, – сказала Элси.
Юлиус бросил взгляд на залитые солнцем окна и перекатился на спину.
– Орехи нужны для хлеба, – уговаривала Элси. Он зевнул:
– Все равно больше никто не приходит. Чего трудиться?
Элси топнула ногой, опрокинув шеренгу солдатиков:
– А ты сам-то не хочешь есть?
Он посмотрел ей в глаза:
– Пойду, когда мне захочется, а сейчас мне не хочется, так что выйди из моей комнаты.
Он пнул ногой дверь кладовки, и она стукнула Элси по лбу.
Чаша переполнилась. Он жил с ними уже три месяца, и она устала от того, что все перед ним плясали, а он всех презирал – и бабушку с дедушкой, и мать. Она в ярости ворвалась
– Послушай-ка, малый, – прорычала она, – твоя мать, моя сестра, быстро прекратила бы это свинское тупоумие! А твой отец, упокой Господь его душу, взял бы тебя сейчас и как следует выпорол. Ты мне поверь, я его хорошо знала. Он нахальства не терпел. А что касается твоей драгоценной Программы… – Она покачала головой. – Выгляни из своего чуланчика! Ты слышал, что Вену и Берлин бомбили? Придурок ты мелкий! Третий рейх скоро падет. Он будет стерт с лица земли, а твои приятели и учителя получат от русских пулю в брюхо.
Его глаза округлились и стали размером с яйца.
– Программе. Пришел. Конец. Программе пришел конец, а я устала голодать. Я устала смотреть, как страдают мама с папой. Я устала от того, что унижают добропорядочных граждан, и почему? – Она встряхнула его. – Потому что у них, видите ли, недостаточно чистая родословная! Ну что ж, ты – сын простой дочери пекаря, и у тебя столько же прав на хорошую жизнь, как и у… у Исаака Грюна!
И у Тобиаса. Ее раздирало изнутри. Руки дрожали от его тяжести.
– Я устала от этой ненависти, страха и уродства, а главное, я устала от малолетних хамов и эгоистов, которые не понимают, что вокруг все умирают ради них и из-за них! Я устала!
Нижняя губа у Юлиуса задрожала; шея под льняным воротничком покраснела.
Она отпустила его. Он скорчился у ее ног. Она спрятала лицо в ладони; в голове стучало.
Юлиус всхлипнул, и она вдруг увидела перед собой не противного ребенка, а свою сестру Гейзель. Как Элси скучала по ней. Писем нет уже несколько месяцев, поневоле будешь думать самое плохое. Юлиус – сын Гейзель, он ее племянник, перепуганный маленький мальчик. Она запустила пальцы в его мягкие светлые волосы.
– Прости меня, Юлиус.
Он отпрянул. Злые слезы текли по его щекам.
– Я тебя ненавижу! – взвизгнул он. – Я ненавижу вас всех! – Потом схватил свою коричневую курточку с нашивками гитлерюгенда и выскочил на задний двор.
Руки Элси онемели, в глазах все дрожало. Голова заболела еще сильнее. Шатаясь, она вышла из кухни, поднялась по лестнице и упала в постель, чтобы не свалиться прямо на пол.
Коснувшись виском подушки, она сдавленно вскрикнула.
– Элси? – прошептал Тобиас из-за стены. – Элси, что случилось?
В глазах вспыхивали черно-серые точки.
– Мне нехорошо, – простонала она из последних сил.
Стенная панель отворилась, и по комнате прошелестели шаги. Как на Рождество, во время болезни, Тобиас лег рядом и замурлыкал тихую песню ей в ухо. Приятная мелодия облегчила острую боль. Он сладко пах шерстью ягненка и брецелями.
– Спасибо, Тобиас. – Она прильнула к нему щекой. На мгновение ей захотелось забыть все: Юлиуса, Гейзель, Петера, фрау Раттельмюллер, Цилю, Йозефа, маму и папу, даже себя. Пусть останется только Тобиас и его чудесный голос в темноте.