Дочь снегов. Сила сильных

Лондон Джек

— Эй, вы, послушайте, — обратился он к Сэн Винсенту сдавленным шипящим голосом. — Вы спите под моей кровлей и готовите себе еду на моем очаге. Этого достаточно. Оставьте мою бабу в покое.

После этого все пошло по-прежнему, как будто ничего и не происходило. Сэн Винсент обходил Беллу за версту и игнорировал ее существование. Но шведы, вернувшись на свой конец острова, со смехом вспоминали эту тривиальную сцену, которой суждено было сыграть в будущем трагическую роль.

Глава XXIII

Пришла весна и охватила землю волной теплой, мягкой ласки; пришла, как по волшебству, и не уходила, точно

забывшись в мечтательной дреме, в ожидании того мгновения, когда ее сменит торжествующе знойное лето. На низинах и в долах уже не видно было снега; он гнездился только на северном склоне изъеденных ледниками гор. Ледяной покров всюду уже таял; горные потоки бурно ревели. Солнце с каждым днем вставало все раньше и раньше и заходило все позднее и позднее. В три часа ночи уже чувствовался предутренний холодок и начинало светать; в девять вечера еще продолжались мягкие сумерки. Скоро уже солнце начнет описывать по небу золотой круг; скоро полночь превратится в яркий полдень.

Ивы и осины давно уже покрылись почками и теперь понемногу облачались в свежий, светло-зеленый убор; по стволам сосен и елей поднимались весенние соки. Мать-природа, вздохнув, пробудилась от зимнего сна и торопливо принялась за свои дела. В хижинах по ночам трещали сверчки, а днем из всякого дупла, из каждой расщелины в скалах выползали на солнышко комары — крупные, шумливые, но безвредные создания, успевшие еще летом произвести на свет многочисленное потомство; замороженные, они проспали всю зиму, а теперь эти старцы проснулись и зажужжали, словно юнцы, не сознавая, что они уже обречены на вторую, на этот раз окончательную, смерть. Из недр оттаявшей земли выползали всякие существа — ползающие, летающие, порхающие; и все они торопились жить, достигнув зрелости, произвести себе подобных и затем исчезнуть. Ведь все они хорошо знали, что им дается лишь короткий срок: только-только пахнёт теплом, а затем снова наступят бесконечные, суровые морозы; так где уж тут время терять!

Береговые ласточки рыли свои длинные туннели в мягкой глине, окаймляющей реку, а красногрудки заливались на заросших сосной островах. Где-то наверху настойчиво постукивал дятел, а в самой чаще леса куропатки-самцы издавали громкое «бум-бум» и важно выступали в сознании своего мужского достоинства.

Один Юкон еще не принимал участия во всей этой лихорадочной деятельности. Река по-прежнему развертывалась на протяжении многих тысяч миль, холодная, безжизненная, со строгим, неулыбающимся ликом. Перелетные птицы, мчавшиеся с юга длинными вереницами и порой сбивавшиеся в нестройные кучи из-за сильного ветра, опускались на землю, тщетно ища не покрытой льдом воды, и затем бесстрашно пускались дальше, на север. Унылый ледяной покров тянулся сплошь от одного берега реки до другого. Правда, кое-где вода прорывалась и выступала поверх льда, но ночи были морозные, и она к утру снова замерзала. Существует предание, будто однажды Юкон так и не вскрывался в продолжение трех лет; надо признаться, что этому преданию не так уж трудно поверить.

Итак, лето ждало только вскрытия реки, чтобы вступить в свои права; а медлительный Юкон все еще только потягивался, но потягивался так, что у него все косточки хрустели. То образовывалось отверстие во льду, и вода все дальше и дальше разъедала его края; то появлялась трещина, которая все росла, росла и уж больше не замерзала. Затем лед оторвался от берегов, вздулся и поднялся на целый фут. Но река все еще не хотела расстаться со своим ледяным покровом. Это было трудное, медленное дело; человек, научившийся обхаживать природу, словно пигмей

великана, человек, постигший искусство уничтожать смерчи на море и обуздывать водопады, оказывался бессильным перед этими миллиардами тонн прозрачного, холодного льда, которые упорно не хотели спуститься вниз по реке и уплыть в Берингово море.

На Растанном острове были сделаны все приготовления в ожидании того момента, когда тронется лед. Реки издавна служили первыми путями сообщения для человека, а Юкон являлся единственным водным путем по всей стране. Поэтому все, собиравшиеся плыть вверх по течению, смолили свои лодки и приделывали железные наконечники к шестам; те же, кто думали спуститься вниз по реке, конопатили свои плоскодонки и барки и изготовляли весла с помощью топоров и ножей. Джекоб Уэлз ничего не делал и наслаждался полным отдыхом, и Фрона радовалась вместе с ним. Зато маркиз Курбертэн буквально трясся от нетерпения при мысли о задержке. После долгой зимы кровь француза кипела, и яркое солнце вызывало у него яркие мечты.

— О! О! Да он никогда не вскроется! Никогда! — И маркиз, стоя на берегу Юкона, глядел на суровый ледяной покров и осыпал реку вежливыми проклятиями. — Это заговор, «Ля Бижу», бедняжка моя, настоящий заговор!

И он поглаживал, словно коня, «Ля Бижу» — так он окрестил свою блестящую новенькую лодку.

Фрона и Сэн Винсент смеялись над ним и призывали его к терпению, но француз посылал к чертям всякое терпение. Он умолк лишь тогда, когда его окликнул Джекоб Уэлз.

— Посмотрите-ка, Курбертэн! Вон там, вправо от скалы! Видите ли вы там какой-то движущийся предмет?

— Да. Это собака.

— Нет, собака бежала бы быстрее. Фрона, достань бинокль.

Курбертэн и Сэн Винсент тотчас же бросились за биноклем, но только Сэн Винсент знал, где он лежит, и потому вскоре вернулся, торжествуя. Джекоб Уэлз взял бинокль и стал смотреть в него на противоположный берег. Оттуда до острова было не меньше мили, и яркий блеск солнца на льду больно слепил глаза.

— Это человек!

Джекоб Уэлз передал бинокль французу и продолжал смотреть невооруженным глазом.

— С ним что-то неладное!

— Он ползет! — воскликнул француз. — Человек этот ползет, он тащится на четвереньках. Смотрите! Смотрите!

И он, весь дрожа, сунул бинокль в руку Фроне.

На огромном, сверкающем, белом пространстве трудно было различить темный предмет небольших размеров, лишь смутно вырисовывавшийся на таком же темном фоне, образованном землей и кустарником. Но Фрона, тем не менее, довольно ясно увидела человека; когда глаза ее привыкли к блеску снега, она стала различать даже его движения, в особенности тогда, когда он добрался до поваленной ветром сосны. Сердце ее сжималось, когда она наблюдала за несчастным. Он два раза, с неимоверными усилиями, весь извиваясь, сделал попытку переползти через толстый ствол дерева; но это ему удалось лишь на третий раз, и то с огромным трудом; да и тут он беспомощно свалился вниз и упал лицом прямо на спутанные, колючие ветви.

— Да, это человек!

И Фрона передала бинокль Сэн Винсенту.

— Он медленно продвигается ползком. Он только что перелез через лежащее на земле дерево и упал.

— Он шевелится? — спросил Джекоб Уэлз.

Сэн Винсент неопределенно покачал головой. Джекоб Уэлз немедленно принес из палатки свою винтовку и быстро выстрелил в воздух шесть раз подряд.

— Он двигается! — Корреспондент внимательно следил за неизвестным. — Вот он подползает к берегу. Ага! Нет, стойте… Да! Он лежит на земле и машет шляпой или чем-то, надетым на палку.