Дочь солдата
Шрифт:
Тетя боится лягушек до смерти. Преодолевая отвращение, она читает длинную нотацию, что воспитанные девочки с лягушатами в фартуке не скачут по деревне сломя голову. Потом всплескивает руками:
— Когда ты, детка, загореть успела? Чистый галчонок!
Верка делает по избе крутой разворот, подпрыгнув, чмокает тетю и исчезает с лягушатами в фартуке..
Ей солнышками светят с обочины проселка цветы мать-и-мачехи. Для нее фиалки льют в воздух душистую струйку запаха…
Верке радость не в радость, если не поделиться ею.
Петр Петрович был
Верка вошла. Ой, куда она попала! Стеллажи, стеллажи… Книг-то сколько! По полу распластана шкура медведя — с когтями, с лобастой мордой, ощеренной белыми клыками. Над диваном ружье, бинокль в чехле, охотничья сумка-ягдташ и походный термос. Висят по стенам чучела бородатого глухаря и краснобрового тетерева. На столе микроскоп и тесно от склянок и колб. Горит спиртовка.
Обложился Петр Петрович бумагами. Повернулся к Верке вместе со стулом, не очень чтобы радушно поглядывал на нее, подняв очки на лоб.
— Что скажешь, Вера?
— Я н-ничего. Я вот…
Верка подала учителю букетик лиловых и синих цветков, теплый от ее ладони.
— Почему без корней? Учишь вас, учишь… Разве годятся твои цветки в гербарий, если они без корней?
— Не годятся, — отступала Верка к двери. — Они не в гербарий, они вам… Вы понюхайте! Прелесть как пахнут!
— Что, что?
Выглядит Петр Петрович сегодня усталым, не брит.
И посветлел он, поднялся из-за стола.
— A-а… вот что! Спасибо, Вера. Я, видишь, закрутился. Нет в нашем колхозе агронома. В общем, я второй год бьюсь, составляю карту почв колхозных угодий. Интереснейшее дело! Взялся за него, думал быстро кончу, а дело взялось за меня. Почвы изучать необходимо. Лишь в зависимости от их состава можно с успехом применять удобрения. Везде наука!.. Извини, гостюшка, увлекся. Ну-ка, сюда пальто. Раз ко мне попала, так просто не выйдешь. Будем пить чай. С выдающимся вареньем! Известно ли тебе, какие бесподобные витушки печет наша Манефа?
Петр Петрович взял из угла швабру и как-то по-особому постучал в пол.
— Сигнализация на грани фантастики!
Пришла сторожиха Манефа — она живет внизу, под комнатой учителя — и принесла поднос с чайником, горкой деревенских булок-витушек.
— И-и… — покосилась Манефа на Верку. — Бестолковые! Покою нет. Ты гони их, Петр Петрович, от себя, не то отбоя не будет.
Петр Петрович потирал руки:
— Удивительных ты фиалок принесла, Вера! Чудо как пахнут!
И подкладывал Верке выдающегося варенья. Смешной и домашний…
Ну вот. Определенно Верке и с разбегу везде не поспеть. Да костер пионерский — опять забота.
Весь мир поделен между пятиклассниками: кому за что отвечать.
Верка отвечает за Германию.
Далеко она от деревни Светлый Двор, эта страна.
Но будь Германия поближе, Верка бы сбегала, опросила всех и каждого:
— Вы что сделали для мира? У нас сбор. Понимаете, о мире во всем-всем мире. Володя мне поручил доложить о том, как в Германии люди борются…
Кучу хвороста
Разгоняя чад, вырвался огонь. Хворост захрустел на его зубах: огонь был жаден и неистов.
Языки пламени словно бежали и не могли убежать с сучьев…
Начался сбор — о мире во всем мире.
Все шло, как следует, и довольный Володя, по временам заглядывавший в бумажку — программу пионерского костра, — не скрывал, что сбор удался.
Дядя — его пригласили на сбор — сидел у костра на пеньке.
Осунулся дядя за последние дни: паводок, а как-то плотина себя покажет? Выдержит ли напор буйной Талицы? Ведь у дяди, рассудите сами, партийное поручение.
Под глазами у дяди набрякли мешки, он потемнел от загара, и резче стали выделяться морщины у губ, по щекам.
Верка отметила про себя, как дядя внимательно слушал выступления ребят…
А Веня Потапов опять отличился.
Подошла его очередь — он встал, заложил руки за спину и запел. О трех танкистах, экипаже машины боевой. Одни слова Веня пел, другие, когда переводил дыхание, торопливо выговаривал.
Броня крепка, и танки наши быстры, И наши люди мужества полны…Володя схватился за голову:
— Что ты делаешь? Прекрати фокусы. Нашел место!
Он оглядывался да дядю, разводил руками: вот народ, с ним разве мероприятие проведешь! Что ни поручи, напутают обязательно…
Веня, красный, с черным торчащим шишом на макушке, размахивал кепкой и, раздувая горло, заводя вытаращенные круглые глаза под лоб, уже не пел, а орал:
Вот солдаты идут по степи опаленной, Тихо песни поют про березки да клены…Николай Иванович, прикрыв рот ладонью, беззвучно смеялся.
Ребята, те прямо катались по земле от хохоту.
— Потапов, сядь, — приказал Володя. Исподтишка показал Вене кулак. — Солист выискался. Из погорелого театра. Сбор испортил!
— Ну и сяду… — Веня набычился, сопел, тяжело дыша. — Была мне охота за поджигателей отвечать! Их давно в порошок надо… Мне вон Америка досталась, а там поджигатели — ой-е-ей! О них петь, да? На дурачка напали, да?
— Верно, солдатские песни нам забывать не след, — сказал дядя. — А в Америке, Веня, тоже люди, ты это учти.
Расстроенный Володя тогда объявил:
— Слово Николаю Ивановичу! — и первый захлопал в ладоши.
— Расскажите чего-нибудь! — загалдели ребята. — Расскажите!
Дядя поднялся с пенька, неожиданно предложил:
— Давайте посмотрим вокруг, помолчим…
Будто лаковые, блестели брусничные кочи.
Солнечно светились белые, смуглые в тени березы. Зеленоватые гладкие осины высоко возносили сучья, бархатились на них лиловые сережки. Тихо, ровно шумел лес… Ветер будто рождался здесь, у костра, чтобы отсюда разлететься по белу свету.