Дочь Сталина
Шрифт:
Симонов признает, что долгое время жил двойной жизнью, зная обо всем и одновременно отказываясь знать, «частично из-за трусости, частично из-за глупых попыток убедить себя, частично сдерживая себя и частично не желая даже думать о некоторых вещах».
После марта 1956 года демонстрациякульта личности Сталина в стране постепенно началаи исчезать. Его портреты в музее революции сняли. Географические объекты, названные в честь Сталина, которые Светлана когда-то переписывала в тетрадку, переименовывали: завод ЗИС стал называться ЗИЛ, пик Сталина на Памире — пиком Коммунизма и даже Сталинград какое-то время спустя стал Волгоградом.
Некоторые друзья Светланы отвернулись от нее, но
1956 год был очень трудным для Светланы. Актриса Кира Головко вспоминала, как встретила ее в гостях у общих знакомых. Она была «еще более закрытая и зажатая, чем двенадцать лет назад. Выглядела она ужасно и была очень странно одета». Кира играла в какой-то пьесе во МХАТе, и кто-то предложил, что надо всем собраться и пойти на нее посмотреть. Светлана сказала «тихим голосом, в котором явно слышался испуг: «Я не хожу никуда, кроме Консерватории». Кира неожиданно поняла, что в той пьесе есть несколько намеков на культ личности Сталина. В комнате повисла тишина. Светлана сказала, что ей уже пора, и быстро ушла.
В начале 1956 года Светлана начала работать младшим научным сотрудником в Институте мировой литературы имени Горького. Работников института заранее предупредили, что у них будет работать дочь Сталина. «Не поднимайте никакой шумихи, — сказали им. — Относитесь к ней обычно, как ко всем остальным людям». В коридорах и аудиториях института все еще висели портреты Сталина. Когда Светлана неосторожно села под одним из таких портретов, какой-то студент грубо заметил: «Как вы думаете, она похожа на отца? Ну да, чем-то напоминает!»
Один из коллег Светланы по институту имени Горького, Александр Ушаков, был немного знаком с ней, когда она училась в аспирантуре Академии общественных наук. Это было в первые дни «оттепели», когда студенты возбужденно обсуждали проблемы свободомыслия. Ушаков опоздал на общее собрание в Академии. Зал был полон, все места заняты, и вдруг он заметил женщину, которая сидела одна, около нее был свободный стул. Он сел рядом, и они обменялись несколькими словами. Во время перерыва к нему подошел приятель и спросил:
— Ты что, знаешь дочь Сталина?
— Какую еще дочь Сталина?
— Так ты сейчас сидишь рядом с дочерью Сталина!
Когда они снова встретились в Горьковском институте, Ушаков спросил Светлану, помнит ли она его. Он, в свою очередь, запомнил, что она тогда была одета в ярко-зеленое платье. Она ответила: «Я помню зеленое платье, а вас не помню». Они оба рассмеялись. Понемногу Светлана, как выразился Ушаков, возвращалась к жизни. Но он вспоминал ее как очень «скованного человека»:
Наша группа собиралась часто. Мы выпивали, пили чай, рассказывали разные истории. В такие моменты каждый хотел чем-то поделиться. Но Светлана обычно сидела молча, иногда улыбалась или смеялась… Тогда она много курила. Обычно она сидела на стуле, немного ссутулившись, и, пока другие говорили, молчала. Внутри ее словно шла какая-то трудная работа, результат которой она никогда не выпускала наружу.
Многие считали ее странной. Людям, которые, как я, с ней общались, приходилось объяснять нашим коллегам: «Понимаешь, она же дочь Сталина. Она выросла в трудных условиях. Человек, обличенный властью, всегда был возле нее. Не думай, она не похожа на нас…»
Она была замкнутой. Она не любила раскрывать свою душу
Но эпоха проехала по ней как асфальтовый каток, потому что она была дочерью Сталина. Все плюсы и минусы этой системы достались ей.
К концу марта 1956 года все учреждения в стране получили копии «секретного доклада» Хрущева. Когда его прочитали в Горьковском институте, многие были совершенно потрясены этими разоблачениями. Светлана тихо сидела в зале, не говоря ни слова, но то, что ее подвергли остракизму, становилось ясно с первого взгляда. Когда вскоре ставший популярным писатель Андрей Синявский, который тоже работал в институте, подошел к Светлане после собрания, чтобы подать ей пальто, она расплакалась.
Вскоре Светлана присоединилась к группе молодых исследователей под руководством Синявского и стала работать над изучением русской литературы двадцатых и тридцатых годов. У ученых был доступ к запрещенной литературе. Светлана открыла для себя роман-антиутопию Евгения Замятина «Мы», огромный пласт литературы двадцатых годов, работы писателей, арестованных и уничтоженных в тридцатые годы. Это была более острая и более искренняя история русской литературы, чем «канонизированная ложь», которую Светлана была вынуждена изучать во время ждановщины. Роман Достоевского «Бесы» потряс и захватил ее. Она восприняла его как пророческую модель, которую позже реализовали ее отец и его соратники: революционеры, вскормленные во враждующих друг с другом, подозревающих всех и вся тайных обществах, карабкаются к власти по телам своих товарищей.
После своего «секретного доклада» Хрущев начал проводить ряд политических и культурных реформ. В искусстве была ослаблена цензура, и некоторые иностранные публикации, наконец, увидели свет в СССР. Это было почти утопическое время, которое вслед за Эренбургом стали называть оттепелью. Неожиданно показалось, что «все ужасы и бедствия сталинской эпохи теперь будут иметь счастливый конец… Людей охватило радостное возбуждение, они начали говорить и спорить так, как не могли делать многие годы… Если вы были молоды и были сторонником реформ… то это время просто невозможно забыть». В Горьковском институте Синявский и его друзья были на пути к такой свободе мыслей, какую Светлана не считала возможной.
В этой атмосфере всеобщей эйфории Светлана тоже подняла свое маленькое восстание. Ее подруга того времени, Галина Белая, вспоминала, как Светлана стала приглашать друзей в Дом на набережной. В частности, Галина вспомнила, как они все собирались — тут же были дети Светланы, а она сама бегала просить ножи и вилки у Молотовых — и Андрей Синявский и Антон Меньшутин пели свои сатирические песни, переделанные из старых советских песен. Галина и Светлана знали, что Синявский публикует свои работы за границей под псевдонимом Абрам Терц. КГБ стал более терпимо относиться к самиздату, но передавать антисоветские книги, опубликованные на Западе, было по-прежнему строго запрещено.
В сентябре 1957 года Светлана решила сменить фамилию «Сталина» на фамилию матери «Аллилуева». Она говорила, что прежнее имя резало ей сердце своим острым металлическим звучанием. Ворошилов, близкий друг ее матери, который тогда был Председателем Президиума Верховного Совета СССР, не удивился и сказал только: «Ты правильно решила». Но первый же чиновник, увидевший новые документы Светланы, спросил со страхом и сочувствием: «Вас заставили переменить фамилию?!» Он не хотел верить, что это было ее собственное желание.