Дочь Волдеморта

Ночная Всадница

— О, леди Саузвильт! — заломил руки монах. — Что может слабый против сильного? Но нельзя же… Вы же имеете дело с людьми! Есть вещи, которые просто не может позволить себе один человек по отношению к другому! Можно измучить, погубить тело — но всегда останется чистая, невинная душа! А вы, волшебники, научились марать эту душу руками — и без зазрения совести…

— Брат Гавриил, у меня нет времени, — резко оборвала женщина. — Именно потому, что у меня нет времени, я вынуждена была так поступить. Почему вы так переживаете? Я не увидела ничего ужасного или предосудительного…

— О миледи,

как же вы не понимаете! Нельзя запускать руки в душу ближнего своего! Нельзя рассекать его сердце богопротивной языческой мудростью! Это хуже убийства, страшнее смерти…

— Вы перегибаете палку, брат Гавриил! — перебила Гермиона. — Позабудьте о моих грехах, мы обсудим их позже — и помогите моему мужу. Это ваш долг, как христианина.

— Вы говорите мне о долге, миссис Саузвильт! — возмутился старик. — Вам бы еще вспомнить мою честь…

— Брат Гавриил, моего мужа кто-то отравил, ни я, ни он не можем выбраться отсюда или связаться с внешним миром. Мне нужны травы, чтобы сварить противоядие — и тогда мы с вами поговорим и спокойно решим, что и вам и нам со всем этим делать.

— Но зачем вы пришли ко мне, миледи? — непонимающе спросил монах.

— За ингредиентами. У меня ничего нет.

— Но у меня — тем более!

— ЧТО?! Вы же волшебник! Лекарь!

— Господи, прости! — вскричал старец и быстро перекрестился. — Креста на вас нет, леди Саузвильт! Что же вы такое говорите?..

— Простите, брат Гавриил! Я не хотела вас оскорблять… Но неужто у вас нет ничего?! Вы же сами хотели помогать людям!

— Но я не знахарь! — возмутился инок. — Господь посылает людям болезни как испытания. Я языческими обрядами или богопротивной медициной не смею перечить его воле!

— Черт побери, да замолчите вы со своими проповедями! — взревела Гермиона.

— Миссис Саузвильт!!!

— Дьявол!

— Да поразит Всевышний ваши грязные уста немотой! — гневно вскричал монах.

Гермиона на минуту зажмурилась, чтобы успокоиться.

— Вы сейчас попробуете трансгрессировать в Лондон, — сказала она, открывая глаза. — Вы умеете трансгрессировать?

— ЧТО?! — задохнулся от возмущения брат Гавриил.

— Сотворить такие чары едва ли во власти смертных. Возможно, околдована не местность, а мы с Генри. Тогда вы можете выбраться отсюда и позвать на помощь. Вы когда-нибудь трансгрессировали, вы знаете, как это делать?

— Миссис Саузвильт, — от возмущения у старого монаха охрип голос, — никакие силы не заставят меня…

— Вы ошибаетесь, брат Гавриил, — возразила Гермиона, поднимая палочку. — Мне подвластны силы, которые могут заставить вас сделать что угодно. Но я просто прошу, я умоляю вас о помощи. Мне нужно связаться с внешним миром. Вы были когда-нибудь в Британском Министерстве магии? Вы можете трансгрессировать туда?

— Леди Саузвильт…

С минуту монах смотрел на нее гневным взглядом, губы его подрагивали. Гермиона не отвела глаз и не опустила палочки. На ее лице была отчаянная решимость.

— Будь по–вашему, миледи, — наконец сказал монах. — Но Господь не забудет вам этого дня.

Он закрыл глаза и некоторое время стоял так в молчании.

— Я не могу трансгрессировать, — наконец сказал он. — Изволите ли вы снова

применять чары, чтобы удостовериться в справедливости моих слов?

— Мне очень жаль, — сказала Гермиона. — Я верю вам, но я должна была проверить эту возможность. Простите меня, — она тяжело вздохнула. — Мне нужна хотя бы сова.

— Во имя всех святых, у меня нет сов!

— Проклятье, вы же как-то написали в Министерство магии!!! — взорвалась Гермиона.

— Помилуйте, я ездил в Ленинград, чтобы достать сову и написать московским волшебникам!

— Но что же делать?! — истерически выкрикнула Гермиона. Ее опять охватила паника, и женщина с трудом взяла себя в руки, чтобы не зарыдать. — Вы поедете со мной в деревню, — безапелляционно заявила она. — Пойдемте. Вы целитель и врач — вы должны мне помочь!

Брат Гавриил устроил очередное представление, не желая скакать с ней на одной лошади, потратил драгоценное время на запрягание монастырского жеребца и потом всю дорогу пенял ей за быструю езду верхом в «ее положении».

В Васильковке их встретил совершенно растерянный Лёшка.

— Ева Бенедиктовна, чертовщина просто! — сообщил он, помогая Гермионе спешиться во двое у Петушиных. — Простите, святой отец. Во всей деревне заглох транспорт! Я все дворы обошел, я нашу старушку на части разобрал — всё в норме, всё верно — а мотор не заводится! И ни у какой машины не заводится! Я даже трактор проверял, — чуть не плача, добавил он. — Есть, правда, велосипед, двухколесный…

— Спасибо, Лёш, — устало сказала Гермиона, оправляя платье, — не нужно велосипед.

— На вас лица нет.

— Герман очень болен, — тихо сказала она.

Генри стало хуже. Гермиона, брат Гавриил и Лёша нашли его в беспамятстве. После быстрого осмотра, брат Гавриил подтвердил опасения насчет яда.

— Нужно за доктором Кареленским послать! — заволновался Лёшка. — Он поможет!

— Пошлем, — безнадежно сказала Гермиона, хотя нисколько не верила в помощь сельского фельдшера.

За врачом послали Гришку, и вскоре они оба были у кровати больного. Генри перенесли в спальню, уложили в постель. Дарья Филипповна и Тихон Федорович охали и ахали, старались помочь, таскали в комнаты супругов то чай с ромашкой, то холодную колодезную воду, то облупившуюся домашнюю аптечку с красным крестом.

Пока доктор Кареленский осматривал пришедшего в себя Генри, Гермиона оставила наполненную людьми спальню и села писать Волдеморту очередное письмо. Она изложила все трудности, описала всё, что узнала и могла предположить, и попросила как можно скорее прислать сюда целителей и самые лучшие противоядия. Закончив письмо, женщина прикрыла дверь спальни и направила волшебную палочку на полосатую сахарницу, оставленную Дарьей Филипповной вместе с подносом и ромашковым чаем на полке.

Она долго и пристально смотрела на сахарницу, наблюдая, как изогнутые ручки растут и оперяются, как пробиваются из донышка когтистые лапки, как вытягивается, изгибается фарфор и превращается в голову совенка треснувшая полосатая крышка. Закончив сложную трансфигурацию, Гермиона старательно привязала свое письмо к лапке птицы и выпустила ее в окно — уже серело, часы в комнате показывали половину десятого.