Дочь Волдеморта
Шрифт:
Сердце оборвалось в груди Гермионы.
— Как угодно! — выкрикнула она, рванувшись вперед и чуть не вывихнув скованные магией запястья. — Ты не можешь причинить ей вреда! Живую и здоровую! Ни магическим, ни маггловским способом! Ты умрешь, Гарри! Слышишь?! Ты умрешь в ту же секунду, когда нарушишь Обет!
— Успокойся, — поднимая палочку, бросил парень, — никакого вреда. Всего лишь подарок. От всего сердца, Гермиона. Я отдаю твоему ребенку частичку себя. И ей придется хранить мою жизнь, ибо я должен жить до тех пор, пока не убью Волдеморта. Любой ценой.
—
Разрывая сковывавшие ее магические оковы, Гермиона на секунду перестала воспринимать звуки вокруг. Ужас и ярость настолько заполнили ее, что не осталось места восприятию действительности. Она уже замахнулась, чтобы нанести Гарри первый удар, когда неестественно высокий повелительный голос подруги ворвался в ее сознание:
— Кадмина! — Джинни впервые называла ее этим именем, и оно всё еще эхом звенело в голове застывшей с занесенной пылающей палочкой Гермионы. — Стой! СТОЙ! — Джинни еще никогда не говорила так властно. — Ради меня, — слова ударами кнута врезались в сознание, — ради Генриетты: не нарушай Непреложный Обет! Ты умрешь! — рыжая ведьма на секунду закрыла глаза, и на ее лице впервые с того момента, как их связали, появилась мука. — Не делай милорду еще больнее!
— АХ ТЫ ТВАРЬ! — бешено крикнул Гарри, и черное стрелообразное облако, на лету обернувшееся сталью, пронзило Джинни насквозь, пройдя под углом через живот и сердце, и вырвалось наружу между лопаток, вонзившись в дальнюю стену, по которой на пол покатились темно–бордовые капли. На лице девушки промелькнуло странное, отрешенное выражение. Она один раз глубоко вдохнула полной грудью, дернулась и обмякла, безжизненно повиснув на связанных путами заклинания руках.
Под нечеловеческий вопль Рона, который Гермиона слышала будто издалека, Гарри взмахнул палочкой так, будто забрасывал лассо, и едва заметная цепь заклинания взвихрилась в воздухе, оплетая что-то невидимое, и молнией метнулась в спящую на полу Генриетту. Девочка вздрогнула, как от электрического разряда, осветилась изнутри красноватым бликом и опять задышала ровно, так и не открыв изумрудных глаз. Гарри Поттер, опуская палочку, протянул к Гермионе левую руку ладонью вверх.
— Будь ты проклят, — опустошенным голосом произнесла ведьма и вложила в его пальцы янтарный кулон Когтевран.
— Береги ребенка, — издевательски обронил Гарри.
Гермиона упала на колени, судорожно прижимая к себе спящую дочь, а он развернулся к Рону.
Всё еще прикованный к стене, тот опустил голову и уставился в пол, но, почувствовав взгляд, распрямился.
— Ты пожалеешь об этом, Гарри, — низким и хриплым, полным непередаваемой боли голосом сказал Рон, вперяясь в выцветшие зеленые глаза. — Именем Неба, именем самой Магии, клянусь — ты пожалеешь об этом!
— Предатель, — бросил Гарри, поднимая палочку.
Вспышку зеленого света принял на себя блок, поставленный Гермионой. Под оглушительный звон окон, разбитых
— Убирайся вон, Поттер! Убирайся вон, пока твою никчемную жизнь бережет предсмертная просьба Вирджинии; иначе здесь и сейчас ты вместе со мной попадешь прямо в ад!
И Гарри Поттер, не оборачиваясь, сжал в кулаке кулон Когтевран и трансгрессировал с оглушительно громким хлопком.
Взмахом палочки Гермиона освободила Рона и Джинни: последняя плавно опустилась на ковер, в темную лужу крови, которая успела образоваться под ней за это недолгое время. Покачнувшись, Рон кинулся к телу сестры, а Гермиона опять опустилась на пол и сведенными в судороге пальцами правой руки впилась в Черную Метку на своем плече, чувствуя, как другая судорога сводит застывшее в невообразимой муке сердце.
Глава XXIV: Темный Лорд называл ее «Джэнни»
Дождь над деревенькой Оттери–Сент–Кэчпоул лил всю ночь. Он шел бы и дольше, но чары отнесли тучи далеко на юго–восток, к океану, и над промокшей землей небольшого кладбища теперь светило неуверенное продрогшее солнце.
Только что закончилась церемония похорон, и погребальный стол черного мрамора вместе с телом покойной поглотил огонь, укрыв пепел в земле под величественной могильной плитой около потемневшего обелиска над прахом Гидеона Пруэтта. На этом печальном кладбище оставалось всё меньше места… Изящная статуя, такая же черная, как и могильный камень, высилась у основания плиты: Джинни, сияющая и счастливая, улыбалась, глядя в унылое кладбищенское небо. Неведомый мастер очень тонко передал черты лица и даже выражение глаз: сама жизнь горела в этих мраморных линиях.
А ведь от нее даже не осталось портрета — слишком молодой и беспечной была рыжеволосая ведьма, чтобы успеть подумать об этом. А написанные после смерти волшебника изображения не оживают…
Белые завитки букв выводили на черном мраморе могильной плиты слова эпитафии:
«Джиневра Молли Кэтлин Уизли
11 августа 1981 — 20 июля 2003 гг.
Пусть крылья ангелы не дали –
Леталось ей и на метле.
Сквозь облака, прочь от печали –
Ей не ходилось по земле.
Огнем пылала, страстью, силой –
Горела пламенем она.
И в небе плачущем сияет
Теперь багряная звезда…»
Могила Джинни утопала в цветах. Сегодня на старом кладбище собралось очень много скорбящих. Пришли даже те, кто раньше не посмотрел бы покойной в глаза.
Здесь был Билл Уизли, хотя Флер так и не явилась проститься с блудной, по ее мнению, золовкой.
Артур всё простил своей дочери. А как она жаждала этого, когда еще ходила по земле! Почему на самое важное в этой жизни мы так часто решаемся слишком поздно?..
Тонкс, вернее миссис Люпин, с траурными черными косами и скрытым вуалеткой лицом тихо всхлипывала на плече безмолвного и скорбного мужа.