Дочь Востока. Автобиография
Шрифт:
Зия, однако, привык игнорировать запросы с Запада. Находясь вне страны, с визитом в Юго-Восточной Азии, он настолько не сомневался в решении своего медицинского органа, что опередил его заключение. В день вынесения вердикта консилиумом он заявил в интервью прессе (Куала-Лумпур, 11 ноября): «С бегумой Бхутто все в полном порядке, она пребывает в добром здравии. Если она желает выехать за границу поразвлечься или на отдых, пусть так и напишет, а мы рассмотрим».
Но не все подвластно генералам. Врач матери доктор Сайд твердо заявил: «Я ваше заключение не подпишу. Моя совесть врача не позволяет мне ставить
«Я тоже не подпишу», — неожиданно заявил еще один член консилиума, нарушая субординацию и явно нарушая полученный ранее приказ. Доктор Сайд запустил цепную реакцию. Генерал-майор с ужасом слушал, как его подчиненные один за другим отказывались подписать сфабрикованное заключение. Более того, они подписали заключение доктора Сайда, призывавшее немедленно отправить больную для лечения за рубеж. «Господин генерал, вам тоже следует подписать, — обратился доктор Сайд к главе комиссии. — Ведь все ваши офицеры подписались, как может их командир отказаться?»
И генерал действительно поставил подпись под документом! Разумеется, Зия отомстил ему за неисполнение приказа и сместил со всех военных и гражданских постов.
На следующий день после столь неожиданного решения военных медиков власти выдали матери разрешение на выезд. Я прыгала от радости, прочитав об этом в утренней газете, и тут же настрочила заявление на разрешение повидать мать перед отъездом. После почти года заключения в Аль-Муртазе мне вдруг велели собираться. Колонна из дюжины военных грузовиков, джипов и легковых машин доставила меня в аэропорт Моенджодаро. Там полиция принялась отбирать фотоаппараты у репортеров и публики, пытавшихся запечатлеть мое первое за одиннадцать месяцев появление «в миру». В самолет меня усаживали под дулами полицейских автоматов и армейских штурмовых винтовок. Когда в Карачи меня везли на Клифтон, 70, над машиной летел вертолет. Весь этот переполох ради того, чтобы дочь могла попрощаться с матерью.
Мать я застала в постели, бледную и слабую, постаревшую несообразно с реальным ее возрастом. Снова я переживала борьбу с самой собою: хотелось, чтобы она выздоровела, чтобы ее вылечили, но одновременно сердце сжималось от предстоящего ощущения одиночества. Я старалась подавить свои страхи, когда ворвалась Фахри с новостями от генерального секретаря ДВД и от других партийных лидеров и активистов. «Что будет, когда бегума Бхутто уедет?» — таков преобладающий настрой этих вестей. Но выбора у матери не было.
«С тяжелым сердцем, принужденная к этому болезнью, я временно покидаю мою страну и мой народ, — писала мать в прощальном обращении. — Мысли мои постоянно с вами, с борющимся народом, со страдающими, притесняемыми, эксплуатируемыми, голодными массами населения, с вами мои мечты и видения грядущего, процветающего и прогрессивного Пакистана…»
Власти умышленно оглашали противоречивые сведения о времени отъезда матери, чтобы сбить с толку желающих ее проводить. Народ, однако, привык к вечной лжи и уловкам режима, возле Клифтон, 70, постоянно толклись люди, гадая и выискивая признаки, по которым можно было бы определиться точнее. До нас доносились из-за стен крики: «Джайе Бхутто! Бегума Бхутто зиндабад!»
Вечером 20 ноября 1982 года я поцеловала маму и вручила ей медальоны,
— Береги себя, — просила меня мать.
Мы покинули дом через резные деревянные двери, перед которыми она тринадцать лет назад, провожая меня в Гарвард, возносила над моей головой Священный Коран. И она вышла из ворот дома, где ожидала масса провожающих.
Рассказывает Самийя Вахид.
Дост Мохаммед вел машину с бегумой Бхутто, которую сопровождали сидящие на заднем сиденье Санам и Фахри. Толпа у ворот Клифтон, 70, собралась громадная. Попытки режима утаить время отъезда бегумы Бхутто провалились. Для того чтобы ее видели, бегума Бхутто включила в своей машине свет. Автомобиль, в котором ехала я с госпожой Ниязи, Аминой и моей сестрой Сальмой, следовал вплотную за машиной бегумы Бхутто. К нам постоянно присоединялись машины провожающих, так что очень скоро образовалась мощная автоколонна. На вершине виадука перед аэропортом я оглянулась: колонна сопровождающих занимала семь полос автострады, оставив встречному потоку лишь одну полосу.
В аэропорту уже собралась грандиозная толпа. Они бросились к нашим автомобилям. Я вдруг увидела чьи-то босые ноги перед ветровым стеклом нашей машины. Раздавались благословения и восхваления в адрес бегумы Бхутто, призывы к Аллаху сохранить ее и тому подобное. Партийные активисты с трудом расчистили место для ее инвалидной коляски. Коляска, однако, не поехала, а поплыла над густой толпою на поднятых вверх руках. Экипажу «Эр Франс» пришлось пробираться сквозь толпу, перекидывая друг другу сумки. Покрыв стоярдовое расстояние, стюардессы выбрались к самолету в помятой форме, со сбитыми набок пилотками. Такого сумбурного прощания в Пакистане еще не было. Ведь люди не знали, увидят ли они снова вдову своего премьер-министра и любимого лидера ПНП.
Мама прошла процедуры CATSCAN и весь положенный курс лечения в Западной Германии. Она хорошо перенесла лечение, распространение опухоли удалось остановить. Я тем временем оставалась под охраной на Клифтон, 70. Внутри дома несли вахту одиннадцать тюремных надзирателей. Снаружи посты военизированных пограничников окружали дом с интервалом в два фута. Фургоны военной разведки дежурили круглосуточно у передних и задних ворот. Мне предстояло провести в окружении превосходящих сил противника четырнадцать долгих месяцев.
Не отрываясь, взахлеб прочла я книгу Хакопо Тимерма-на «Узник без имени, камера без номера», дневник издателя-газетчика, проведшего два с половиной года в застенках военного режима Аргентины. «Зеркало наших душ, — записала я в своем дневнике, — отражение наших скорбных глаз в переполненных скорбью глазах с другого континента». Когда я читала его описание пытки на электрическом стуле, слова прыгали со страницы в мои глаза. Тело разрывается на части, пишет Тимерман, но каким-то чудом на коже не остается ни следа. Политического заключенного после пытки спихивают со стула, сам он двигаться не в состоянии. Чуть отдышится — и снова начинается мучение. Об Аргентине он пишет или о допросных камерах военного режима Пакистана?