Дочь Востока. Автобиография
Шрифт:
В конце декабря у нас с Санам запросили паспорта и визовые документы. «Приготовьтесь», — сказали нам. Но день отлета пришел, прошел, за нами никто не явился. Я использовала время, улаживая дела, устраивая управление домами на время моего отсутствия, проверяя налоговые документы. И еще один полет пропустили.
Следующий рейс в ранние часы 10 января 1984 года. Полдвенадцатого ночи за нами прибыли без добавочного предупреждения. «Готовы? В аэропорт…» Я не верю ушам. Спешно печатаю последнее послание: «Дорогие соотечественники, храбрые товарищи по партии! Перед отлетом из страны, в связи с необходимостью лечения,
Санам уже ждет меня в машине без номерных табличек. На дорогах пусто, машина мчится в аэропорт, нас ведут в изолированную комнату. Я не позволяю себе волноваться, что получается не очень удачно. Только что закончила я книгу Орианы Фаллачи «Человек». За самолетом, который уносит героя этой повести, посланы истребители, чтобы вернуть его обратно.
Полиция провела нас к самолету «Свисс Эйр». Поднимаюсь по трапу, вижу перед собою стюардессу. Она улыбается. Я никогда не забуду ее лицо. Улыбались мне и тюремщики, и военные, и полицейские. Здесь передо мной улыбка другого существа, штатского, вне политики. Мы заняли места, и в 2.30 самолет поднялся в воздух, взял курс на Швейцарию. Полученные от американцев F-16 за нами не погнались. Почему Зия отпустил меня именно в этот момент, я не знала, пока не побеседовала с Питером Гэлбрайтом.
Рассказывает Питер Гэлбрайт.
В конце декабря по поручению сенатского комитета по иностранным делам я направился на юг Азии для подготовки доклада к обзору комитета по вопросам региональной безопасности. Я запасся письмом Якуб Хану, подписанным главой комитета Чарльзом Перси и сенатором Пеллом. В письме ему напоминалось об утверждении его правительства, что Беназир Бхутто разрешено принимать друзей. «Мистер Гэлбрайт является личным другом мисс Беназир Бхутто со времен совместного их обучения в Гарвардском университете», — говорилось в письме. Сенаторы просили, чтобы мне дозволили навестить мисс Бхутто.
Я спланировал посещение Пакистана таким образом, чтобы завершить его в Карачи. В этот раз американское посольство мне с готовностью помогло. Решение, можно ли мне посетить опальную Беназир, сказали мне, принимает лично генерал Зия.
Прибыл я в Карачи поздно вечером 9 декабря. Не получив ответа на запрос о свидании с Беназир, я решил на следующий день повидаться с Санам. Конечно, я был разочарован и написал Беназир длинное письмо.
На следующее утро мне позвонили из генерального консульства США и пригласили приехать. Когда я прибыл, заместитель генерального консула сообщил, что Беназир увезли в аэропорт сразу после полуночи и усадили в самолет «Свисс Эйр». Санам улетела вместе с ней.
Мне не верилось. В автомобиле консульства я направился на Клифтон, 70. Полицейских пикетов не было. Дом оказался заперт, а Беназир свободна.
БОРЬБА С ДИКТАТУРОЙ
11
ГОДЫ ССЫЛКИ
— Мама!
— Пинки! Ты на свободе. Как я мечтала об этом дне!
Выходя из женевского аэропорта, оглядываюсь по сторонам.
Входя в квартиру матери, мы услышали звонки. У телефона Мир и Шах, они услышали по Би-би-си о моем вылете из Пакистана.
— Да, да, — заверяет их мама. — Она уже здесь. — Би-би-си можно верить.
Мир. Шах Наваз. Наши возбужденные голоса сталкиваются, сплетаются эмоции.
— Как вы там? — надрываюсь в трубку, прижимая ее к здоровому уху.
— Слава Богу, ты жива, — кричит Мир. — Завтра прилечу на тебя глянуть.
— Останься на недельку, я тоже прилечу, — просит Шах.
— Ох, Шах, к сожалению, не могу. Надо в Лондон к врачам.
Договариваемся увидеться, как только представится возможность.
Телефон звонит не переставая. На проводе Лос-Анджелес, Париж, Лондон — друзья и родственники матери поздравляют ее с прибытием дочери, с моим освобождением. Я от волнения едва шевелю языком, беседую только с Ясмин и доктором Ниязи, они позвонили из Лондона. Ардешир Захеди, друг родителей и бывший посол Ирана в Соединенных Штатах, прибывает с черной икрой. Вчера еще пленница, сегодня я свободна, рядом со мной мать и сестра. Мы вместе. Мы живы.
Брат Мир! Крошка с каштановыми волосами тянется ко мне, дергает за одежду.
— Позволь представить тебе твою тетушку, Фатхи, — обращается к дочери Мир, стоя передо мной в квартире матери на следующий день. Мне не чудится, он действительно рядом, я вижу, как шевелятся его губы, я слышу свой голос, я с ним разговариваю. Шумели мы много, но ничего не могу вспомнить из того, что наговорили друг другу. Брату двадцать девять, он чрезвычайно хорош собою. Глаза его то радостно сияют, то затуманиваются нежностью, когда он поднимает на руки и протягивает мне восемнадцатимесячную дочь. — Погоди, вот Шаха увидишь, — смеется Мир. В последний раз я видела Шаха восемнадцатилетним, почти мальчиком. Теперь ему двадцать пять, физиономию его украшают те самые усы, о которых он страстно мечтал в детстве.
Гляжу на поднимающееся над Альпами солнце, вдыхаю чистый холодный воздух. Прекрасно себя чувствую, несмотря на гудящее ухо и онемевшую щеку. По улице начинают сновать автомобили, опускаю взгляд на город, на участок перед домом. Никаких фургонов разведки и полиции, никакого «недреманного ока», ни застав и постов. Не чудится ли мне все это? Боль в ухе напоминает о реальности бытия и о цели моего приезда.
Тем временем весть о моем освобождении пронеслась над Европой, всколыхнула пакистанскую общину Англии. Там проживали в то время 378 тысяч пакистанцев. Когда мы с Санни прилетели вечером в Лондон, в аэропорту Хитроу собралась толпа. Раздавались политические призывы. Как будто я снова оказалась в Карачи.
Рассказывает Ясмин Ниязи, аэропорт Хитроу.
Трудно представить себе количество собравшихся в аэропорту. Пакистанцы, пакистанцы… конечно же, британские репортеры. Все стремились ее увидеть, пробиться к ней поближе. Она как будто восстала из мертвых, никто не ожидал увидеть ее снова. «Она что, ваша кинозвезда?» — спросил меня английский полицейский, вместе со своим коллегой пытавшийся сдержать напор толпы. «Она наш вождь, политический руководитель», — ответила я. «Политик?» — удивился «бобби».