Дочь Востока. Автобиография

Бхутто Беназир

Везли меня по пустым, блокированным полицией улицам. Блок-посты запирали все перекрестки на Кашмир-ро-уд, по которой меня транспортировали. Перекрестки украсили рогатки из густо намотанной колючей проволоки. Можно было подумать, что военные приготовились к уличным боям. Прибыв в суд, заседавший в плохо приспособленном для судебных функций спортивном комплексе, я обнаружила, что и здесь помещения почти безлюдны. Родственники Джама Саки и других обвиняемых сидели в комнатах ожидания, им строго-настрого запретили ко мне обращаться. Но я блаженствовала. Я все же увидела новые лица. Увидела нескольких адвокатов, а главное, сквозь блокаду каким-то образом

удалось пробраться Самийе, Сальме и моей кузине Фахри. И конечно, радовала возможность поработать наконец языком.

Зал заседаний оказался весьма невелик. За столом восседал армейский полковник, с обеих сторон его фланкировали майор и гражданский судейский чиновник. Мы сидели на стульях, установленных в три ряда перед ними. Джам Саки оставался в течение всего суда в наручниках. Он сам задавал вопросы, потому что военные суды не разрешали адвокатам защищать обвиняемых.

На мой допрос график суда отвел один день, но ответы мои на вопросы Джама Саки отличались таким объемом,

что заняли более двух дней. На его вопросы нельзя было ответить кратко. Вот они:

— Нас обвиняют в подрыве идеологии Пакистана; существует ли идеология Пакистана?

— Что вы думаете об Иранской революции?

— Подпадает ли военное положение и военное правление под ислам?

Я знала, что подпольная литература расцвела пышным цветом, что по рукам более образованной части населения разгуливают светокопированные листовки, что передаются тайком из рук в руки брошюрки и целые книги, — некоторые типографии рискуют, печатая «в сверхурочные часы», по ночам, недозволенную литературу, сразу же переплавляя печатные формы. Эта линия поведения и для меня оставалась единственной для разъяснения позиции партии и обличения варваров в форме, и я не могла ею пренебречь.

— Чтобы определиться с отношением ислама к военному положению, мы должны уяснить себе концепцию военного положения и концепцию ислама, — начала я ответ на третий вопрос. — Ислам есть покорность воле Всевышнего, а военное положение есть покорность воле военного командира. Мусульманин безоговорочно покорен лишь воле Аллаха.

Термин «военное положение», если я не ошибаюсь, сложился во дни Бисмарка и возникновения Прусской империи. В целях скорейшего объединения покоренных территорий Бисмарк заменял правопорядок на этих территориях своим собственным, основанным на его желании, подкрепленном штыками. Уже перед Второй мировой войной термин «военное положение» относился также к правлению оккупирующей армии. Слово войскового командира заменяло на оккупированной территории закон.

В колониальную эпоху местное население колоний рассматривали как граждан второго сорта, отстраняли от участия в управлении, не давали формировать собственную судьбу согласно их чаяниям, к их собственной выгоде. После Второй мировой войны колониальные державы постепенно оставили бывшие колонии, и их население в течение краткого времени наслаждалось свободой. В это время такие руководители народов, как Насер, Нкрума, Неру и Сукарно, стремились к социальной справедливости и равенству возможностей для населения своих стран. Но бывшие колониальные державы, реструктуризировавшись и желая в первую очередь удовлетворять материальные потребности своего населения, сознательно или нет, не могу сказать, способствовали укреплению военно-религиозного комплекса бывших колоний. Муллы и милитаристы отрицали право народа на решение своей судьбы, не дали воспользоваться плодами обретенной независимости. Ситуация еще больше осложнилась обострением

соперничества между Советским Союзом и Соединенными Штатами.

Многие бывшие колонии теперь управляются военной администрацией. Но форма правления, базирующаяся на силе, а не на согласии, несовместима с основными принципами ислама, в котором отсутствует концепция узурпации власти. Поэтому не может быть и речи о совместимости военного положения и ислама.

Листовки с этим моим выступлением вскоре нашли путь в пресс-центры, ассоциации юристов, даже в тюремные камеры политических активистов.

Журналистов в суд не допускали, однако один ушлый британский корреспондент умудрился проникнуть в комнату заседаний. Его присутствия никто не замечал, пока вдруг в комнату не вошел некий серенький господин. Вошедший подошел к полковнику, пригнулся и прошептал что-то ему на ухо.

— Где? — встрепенулся полковник. Серенький господин повел носом в задний угол.

— Полагаю, вы журналист, — прогремел полковник. — Журналистам вход в зал суда воспрещен. Немедленно покиньте помещение.

Я увидела, как из зала провожают мужчину, одетого в шальвар хамиз, судя по виду, светлокожего патана, на которого вначале никто не обращал внимания. Часть истории он все-таки успел схватить. «Мисс Бхутто казалась собранной, в добром здравии, и продемонстрировала, что заключение не сказалось на ее остром уме и остром языке», — написал впоследствии корреспондент «Гардиан».

Здоровье мое, однако, не соответствовало внешнему облику. Ко всем невзгодам добавилось и своеволие некоторых лидеров ПНП в апреле 1983 года. В это время Зия снова попытался сколотить своему режиму политическую базу, которой недоставало ему с самого момента переворота. Собираясь в августе возвестить об очередном шаге в «исламизации» страны, он запланировал поездку по Синдху, первую после свержения правительства отца и попрания конституции 1973 года. Не удивительно, что народ реагировал на его приезд с гневом и возмущением.

Во время правления моего отца синдхи добились больших успехов, заняли важные посты на государственной службе в администрации, в таможне, в полиции. Уничтожили квоты в университетах. Синдхи получали земельные наделы, хорошо зарабатывали во вновь учреждаемых больницах, на сахарных и цементных заводах. Пришел Зия — и положение резко изменилось. Снова началась дискриминация синдхов. Государство владело в Синдхе большим количеством земли, и Зия принялся раздавать эту землю армейским офицерам, а не безземельным крестьянам. В промышленности отставные офицеры вытесняли синдхов с руководящих позиций. Несмотря на то что 65 процентов доходов Пакистана поступает от находящегося в Синдхе порта Карачи, мало что из этих доходов возвращается в провинцию. Это притеснение синдхов, в первую очередь экономическое, настраивало народ против военной диктатуры, и возмущение резко возросло после убийства отца. Многие в провинции были уверены, что, не будь он синдхом, его бы не уничтожили.

После выборов в местные органы самоуправления 1979 года избранные советниками члены ПНП в Бадине и Хайдарабаде вынесли резолюции, осуждающие казнь моего отца и высоко оценивающие его заслуги. В отместку Зия начал процесс дисквалификации советников ПНП по всему Синдху. Теперь же, стремясь продемонстрировать «единение», Зия запланировал посещение оставшихся на своих постах советников из ПНП. К моему ужасу, из газетных сообщений следовало, что это желание диктатора находит отклик у некоторых из них.