Дочь Востока. Автобиография
Шрифт:
«Вас депортировали?» — первый вопрос прессы. Ответ Беназир успокоил пакистанцев, собравшихся в аэропорту, и миллионы тех, кто услышал его затем по радио и прочитал в газетах. «Ни в коем случае. Я прибыла в Англию на лечение. Я родилась в Пакистане и умру в Пакистане. Дед мой похоронен там, отец похоронен там. Я не оставлю свою страну».
Ее ответ внушил надежду многим землякам, особенно бедным. «Я не оставлю вас, я буду с вами до последнего своего дыхания. Бхутто не нарушают обещаний» — только так можно было понимать ее слова.
Букеты цветов и корзины фруктов заполнили небольшую квартирку тетушки Бехджат в лондонском районе Найтс-бридж, где нам с Санни отвели на двоих гостевую комнату.
— Я отниму у вас не более десяти минут, — говорил каждый, входивший в квартиру. Другие пакистанцы, живущие в Англии, просто звонили в дверь или толпились на улице. Тетя Бехджат и ее муж дядя Карим стойко переносили неудобства, но ситуация сложилась невозможная. Встревожило появление возле дома автомобиля, набитого пакистанцами.
— Здесь свободная страна, и ты не обязана с этим мириться, — сказала тетушка, когда автомобиль этот начал следовать за мной по улицам, куда бы я ни направлялась. Она позвонила в Скотленд-Ярд, и автомобиль чудесным образом куда-то исчез. Маленькая победа над агентами Зии порадовала, но опасения не исчезли.
Конечно, я оказалась на свободе, но из квартиры выходить боялась. Каждый раз, выходя на улицу, я внутренне сжималась, напрягалась, ноги деревенели. Я то и дело оборачивалась, чтобы проверить, нет ли за мной слежки. После долгих месяцев и лет, проведенных в заточении, оживленные улицы Лондона казались полными опасностей. Я не привыкла к многолюдью, к голосам, к уличным шумам. Вместо того чтобы воспользоваться подземкой, я прыгала в такси, чтобы добраться до врача. Прибыв на место, я делала над собой усилие, чтобы шагнуть из машины на тротуар и пройти несколько шагов до двери, сердце колотилось учащенно, а дыхание замирало. Трудно давалось мне привыкание к реальной жизни.
Я прикрывалась личиною самоуверенности, скрывала свои страхи от окружающих. А как же иначе! Годы заточения, вся история моей семьи возвышали меня в глазах многих пакистанцев, превращали в символьную фигуру. Шумиха, сопровождавшая мое прибытие, подтвердила мой общественно значимый статус. Вряд ли подобало мужественному борцу, бесстрашно бросившему вызов военной диктатуре, боязливо оглядываться на Гайд-Парк-корнер. Я приказывала себе дышать глубоко и спокойно, не паниковать.
Через несколько дней по прибытии в Лондон в квартире тети Бехджат раздался неожиданный звонок. Питер Гэлб-райт прибыл из Карачи и приглашал меня на ланч, передала мне тетушка. Тогда я еще не знала о роли, которую он сыграл в моем освобождении, и просто обрадовалась встрече со старым другом. Набравшись храбрости, я нырнула в такси и направилась к отелю «Риц».
Рассказывает Питер Гэлбрайт.
Набирая номер ее квартиры, я не ощущал уверенности. Ситуация не вполне обычная: мы не виделись семь лет, и судьбы наши развивались весьма по-разному, ее жизнь осложнялась невзгодами, выпавшими на долю ее страны. Поэтому я нервничал, поджидая ее в холле отеля, наблюдая за народом, подтягивавшимся к чаю.
Против ожидания, она выглядела прекрасно. Мы уселись за столик. Я не анализировал, соответствовала ли она моим представлениям о ней, но, несомненно, она сильно изменилась. Она и ранее была весьма уверенной в себе особой, но теперь эта уверенность выражалась как-то естественнее и свободнее, чем в Оксфорде в 1977 году. Она и тогда отличалась привлекательной внешностью, но сейчас просто поражала эффектностью облика. Как и сосредоточенностью. Ни малейшего оттенка какого-нибудь «ах, даже не верится, что все это со мной случилось!». Любую тему она схватывала на
Провожая ее после ланча домой, я по-дружески посоветовал ей оставить опасную жизнь политика. «В Пакистане тебя могут не только арестовать, но и уничтожить, — сказал я ей. — Почему бы тебе не переехать в Америку, не заняться личной жизнью? Скажем, в качестве научного сотрудника международного центра в Гарварде».
«Мне было бы очень интересно изучить то, что другие написали о годах Бхутто, и о военном положении в Пакистане, — ответила она мне. — Но я слишком многим обязана партии. С точки зрения политической прагматики мне полезнее остаться здесь, где сосредоточено множество пакистанцев».
Мое предложение прибыть в Америку с рабочим визитом ее, однако, привлекло. Она понимала, что возбужденное таким образом внимание к судьбе политических заключенных Пакистана облегчит их положение. Но при всех этих соображениях нельзя было не учитывать состояния ее уха. Я постоянно о нем забывал, то и дело обращаясь к ней с «глухой» стороны.
Микрохирургическая операция на ухе состоялась в последнюю неделю января и заняла пять часов. Когда я очнулась после наркоза в университетской клинике, мой хирург, доктор Грэхем, тут же потребовал:
— Улыбнитесь.
Я подумала, что он хочет меня подбодрить и послушно, хотя и несколько сонно, улыбнулась. Он вручил мне стаканчик фруктового сока.
— Как на вкус?
— Прекрасно, — улыбнулась я уже увереннее.
Он тут же сделал соответствующие пометки в моей истории болезни.
— Вы хорошо перенесли операцию, — улыбнулся наконец и он. — Лицевые нервы левой стороны не повреждены и вкусовые ощущения не утрачены.
Выздоровление на квартире матери в живописной зеленой зоне Колинхэм-Гарденз протекало медленно. Неделями я пластом лежала в постели, не в состоянии высидеть даже в течение десяти минут: голова гудела, одолевали головокружение и тошнота. Когда наконец вернулась способность сидеть, невозможно было наклонить голову, чтобы читать или писать; гул в голове возникал вновь, казалось, что череп вот-вот взорвется.
— Такая реакция тоже встречается, — констатировал врач при проверочных осмотрах.
И он огорошил меня сообщением, что, возможно, потребуется еще одна операция через срок от девяти месяцев до года. От девяти месяцев до года… Я не собиралась оставаться в Лондоне так долго, и уже планировала возвращение в Пакистан, вызывая оживленную реакцию матери, тетушки Бахджат, Санни и Ясмин, в один голос уговаривавших меня остаться в Европе.
— Оторвись от политики, поживи со мной, — настаивала мать. — В следующий раз Зия упечет тебя так, что живой не выйдешь.
— Даже находясь в тюрьме, я оказываю давление на режим,
— Кто тебе мешает оказывать давление отсюда? — возражали мне. Решающим аргументом в пользу их соображений оказалось сообщение врача о повторной операции, но колебаний не устранили. Девять месяцев… Как лучше с пользой провести это время?
Я решила организовать международную кампанию, чтобы разоблачить жестокости режима в отношении сорока тысяч политических противников, удерживаемых в тюрьмах Пакистана. Страна получала помощь из Западной Европы и США, но мало кто в западных демократиях обращал внимание на нарушения прав человека в Пакистане. Как заметная фигура и только что вырвавшийся на волю политический узник, я могла обратить внимание на безобразия, творимые военным режимом. Может быть, тогда демократические страны смогут использовать финансовые рычаги, чтобы остановить произвольные аресты, удержание людей в неволе годами без предъявления обвинений, казни людей, виноватых лишь в том, что они политические противники режима.