Дочери Ганга
Шрифт:
Минуло несколько недель. Патриция напрасно пыталась завлечь сына приглашениями на приемы и балы. Джейсон замкнулся в себе и не желал никого видеть. Все происходящее в английском обществе казалось ему напыщенным и фальшивым.
Мать надеялась, что это дело времени, да и Глория Финч тоже уверяла, что так и будет. А потом Патриция получила письмо.
Собственно, оно было адресовано не ей. Просто однажды утром, после того как Джейсон ушел на службу, ее окликнула миссис Финч. Перегнувшись через ограду, она махала каким-то
– Это письмо, – сказала она, когда Патриция приблизилась к границе их участков, – пришло в городок вчера. Мне удалось его перехватить. Возможно, там что-то неожиданное для вас. Будет лучше, если вы прочитаете его первой.
Патриция повертела письмо в руках. Супруга полковника Финча не собиралась уходить, вероятно полагая, что послание будет вскрыто в ее присутствии. Хотя, вполне возможно, она уже распечатывала конверт, а потом заклеила снова.
При некоторых обстоятельствах миссис Блэйд умела проявлять завидное упрямство и не позволяла командовать собой.
– Здесь стоит имя моего сына, – твердо произнесла она.
Миссис Финч хитровато прищурилась.
– Боюсь, если вы не заглянете в письмо, вам придется об этом пожалеть.
Резко повернувшись и не поблагодарив, Патриция ушла к себе. Пройдя в гостиную, опустилась в кресло и задумалась. Конверт был изрядно потрепан и испещрен штампами. Письмо пришло из Бенареса, из тамошнего военного ведомства. Что могло содержаться в послании? Почему-то мысль об этом наполняла ее душу тревогой. Дело было даже не в намеках миссис Финч, а в неведомом предчувствии.
Взяв ножичек, Патриция вскрыла конверт так, чтобы потом его можно было заклеить.
Ее сердце билось взволнованно и гулко. В послании кратко и сухо сообщалось о том, что капитана Джейсона Блэйда разыскивает его супруга, ныне проживающая в Бенаресе.
Патриция глубоко вздохнула. Значит, индианка жива! Это принесло ей и разочарование, и облегчение. Отныне она была свободна от груза вины за то, что бросила Ратну и Айрона в форте, но, с другой стороны, если индианка снова окажется здесь, их семья будет изолирована от местного общества.
А ведь все было так хорошо! Патриция сама ходила за покупками и готовила сыну английскую еду. В комнатах больше не витал запах специй, розового масла и сандала, и в глазах не рябило от ярких тряпок. По вечерам они с Джейсоном сидели на веранде вдвоем за чашкой чая и любовались закатом. Потом – естественно и незаметно – в доме могла появиться скромная белая девушка, а позже и дети, которым можно передать имя и семейные традиции.
Весь день Патриция не находила себе места. Ее терзали сомнения и, в известной мере, совесть. Под вечер она решила, что отдаст письмо сыну. В конце концов, это была его жизнь.
Джейсон пришел домой позже обычного. В последнее время он нередко задерживался на службе, но не потому, что мечтал о карьере, а потому, что дома его не ждали ни жена,
Пока он умывался, мать собрала на поднос чай и поджаренный хлеб с кусочками бекона. Она заметила, что загорелое лицо сына словно покрыто слоем пепла. Он выглядел привычно собранным, но под этой собранностью таились подавленность и тоска.
Патриция уже собиралась протянуть ему лежащий на комоде конверт, как вдруг Джейсон устало произнес:
– Ты была права. Во всем этом есть нечто искаженное и лицемерное. На войне я убивал индийцев, а потом женился на их женщине!
Патриция затаила дыхание.
– Что ты имеешь в виду?
– В нашей разлуке с Ратной есть своя логика. Несчастья не происходят просто так.
– Главное, чтобы ты себя не винил, – пробормотала Патриция, понимая, что во всем виновата только она.
– Не буду. Что толку? – коротко и резко произнес Джейсон.
Патриция незаметно убрала письмо с комода. Она решила, что ей надо еще немного подумать.
В выходной день Джейсон отправился в Лакхнау. Мать не спросила зачем. Возможно, он просто хотел побродить по индийским кварталам и базарам. В отличие от сослуживцев, ему надоедала чисто английская жизнь.
В его глазах все краски мира померкли, а между тем был праздник Холи, символизирующий возрождение жизни, во время которого индийцы весело осыпали друг друга и все вокруг темно-желтым и красным порошком или поливали крашеной водой. То было короткое время нарушения кастовых запретов, когда шудры могли окрасить брахманов, за что те еще и давали им деньги.
Джейсон слышал, что это неуемное веселье обрывается, когда солнце проходит через зенит. Индусы моются, меняют заляпанную краской одежду, а вечером идут в гости, где угощаются сладкими молочными и мучными кушаньями.
Джейсон подумал о том, что Ратна наверняка тоже праздновала бы Холи и мать снова назвала бы ее язычницей. И так бы продолжалось всегда. Они бы никогда не пришли к согласию и не сумели жить вместе. Так или иначе, но Ратне не было места в его мире.
Целая толпа индийцев сопровождала довольно молодого человека в длинной хламиде и с посохом в руках. Иногда он останавливался и что-то говорил, а потом шел дальше. Джейсон подумал, что это один из индийских прорицателей. Может, спросить у него, что ему делать дальше?
Он не стал пугать индийцев своим красным мундиром, а просто пошел следом, держась в отдалении и дожидаясь, когда прорицатель останется один.
Тот сел под большим деревом и развернул тряпицу, в которой были лепешка и несколько яблок. Приблизившись, Джейсон нерешительно заговорил с ним на хинди.
– Садись, – дружелюбно пригласил индус, показав на землю рядом с собой. – Чего ты хочешь?
В его ясных глазах не было и тени страха перед англичанином в военной форме.
– Я потерял жену и сына и не представляю, как жить дальше.