Дочери Ганга
Шрифт:
– Маленький паршивец! Разве я учила тебя врать и красть?!
– Вы купили мое тело и едва не изувечили душу. По сравнению с этим меркнут любые грехи.
Когда Флора вновь заговорила, в ее голосе звучали нотки, которых Арун прежде не слышал:
– Хорошо, я признаю, что стара, в том числе и для плотских утех. Будь я молодой, я родила бы от тебя ребенка и воспитала бы его, как принца, но, к сожалению, это невозможно. Если ты останешься со мной, я прощу тебе и побег, и долг. Если хочешь, я готова отказаться от физической близости… Просто будь рядом. Когда ты сбежал, я написала в Лондон, своей
Арун замер. На какой-то миг то, что предлагала Флора, показалось ему полным соблазна, осязаемым, доступным. Эта женщина не вечна, и ей не победить время. Что стоит переждать с десяток лет, тем более если она больше не заставит его спать с ней (хотя в это верилось с трудом). Когда Флора отойдет в иной мир, он наверняка еще будет молод. И вкупе со свободой получит кучу денег.
А потом Арун подумал о Соне. Вспомнил, какие чувства испытал, впервые увидев эту девушку, и в его душу словно проник солнечный луч. Вот оно – истинное золото! Плоть тленна, деньги – нет, но и любовь – тоже. Если он пожертвует Соной, пропадет и она, и он.
– Я отказываюсь.
Флора приподняла брови.
– Тебя не интересует богатство?
– Мне это не по душе.
Она встала с дивана и нервно прошлась по комнате. Костяшки ее судорожно сжатых пальцев побелели, губы задергались, а морщины, идущие от крыльев носа к углам рта, стали глубже и резче, отчего в ее лице словно проступило нечто дьявольское.
– Тогда, мой мальчик, – отрывисто произнесла она, – ты отправишься в ад.
Глава XII
В Лондоне зарядили дожди. Туман, темные здания, угрюмые пустоши, скользкие булыжники – все это стало таким привычным, что, казалось, сроднилось с душой. Даже ее имя, Грейс, созвучное со словом «серый» [70] (хотя на самом деле оно должно было напоминать о грации и изяществе), соответствовало всеобщей унылости.
Наверное, поэтому она чаще всего рисовала в своем альбоме черно-белые картинки и не пыталась изобразить что-нибудь яркое. А еще потому, что ей попросту не хватало денег на краски.
70
Gray – «серый» (англ.).
Со вздохом закрыв альбом, Грейс собралась погасить свечу, слепленную из множества огарков и напоминавшую уродливую башню, и лечь спать. Хорошо бы, если бы эта свеча еще и грела, ведь в приюте для бедных девушек, существующем на пожертвования, никогда не бывало тепло.
Грейс хотела помолиться, но потом передумала. В молитве полагалось упоминать
Впрочем, здесь у нее хотя бы была крыша над головой. В пансионе девушкам преподавали Закон Божий, заставляли петь гимны и слушать проповеди. Грамматика, история, рисование и музыка занимали куда более скромное место. В перерывах между классами воспитанницы шили или выходили погулять, если позволяла погода. О будущем никто не говорил, потому создавалось впечатление, что его просто нет.
Впрочем, какое будущее могло ждать бесприданниц? Когда такая, как Грейс Уоринг, выйдет из стен пансиона с крохотным пособием на руках, ей не стоит надеяться на персонального благотворителя или на то, что какой-то мужчина предложит ей вступить в брак!
– Представь, что означает попасть в зависимость к негодяю! – с ожесточением говорила Эйприл, подруга Грейс.
Так рассуждали далеко не все. Большинству оставалось уповать лишь на замужество, причем неважно, с кем.
С некоторых пор Грейс не задавала себе извечного вопроса: что делать? Она просто знала, что тут уже ничего не изменить. Служанка, горничная, в лучшем случае гувернантка, камеристка или жена бедняка – вот ее судьба. Бывало, когда девушки из приюта, отчаявшись, попадали в работный дом или (впрочем, об этом никогда не говорилось вслух) в бордель.
Едва они с Эйприл улеглись в ледяные постели, как раздался решительный стук в дверь, и девушки подскочили в кроватях.
– Кого еще дьявол несет? – прошипела Эйприл.
Она, одна из немногих, без колебаний и страха выражалась подобным образом, тогда как Грейс слыла тихой и послушной воспитанницей. Она так и не оправилась после смерти матери. Хотя в том мире, где они существовали, смерть была частью жизни, а возможность покинуть грешный мир порой почиталась за везение, Грейс знала, что никогда не смирится с этой потерей.
Своего отца девушка не помнила. Он погиб, когда Грейс была совсем мала, от несчастного случая на бумажном заводе, где ему пришлось работать. И с тех пор мать и дочь выбивались из сил, чтобы прокормиться и прожить. А потом Этель Уоринг тихо угасла, не выдержав непосильной борьбы, и Грейс осталась совсем одна.
В дверном проеме появилось туповатое лицо одной из воспитательниц, мисс Николс.
– Начальница вызывает, – проговорила она, уставившись на девушек.
– Кого? Меня? – проворчала Эйприл.
– Нет, не вас, а мисс Уоринг.
Вызов в столь неурочное время мог означать лишь что-то из ряда вон выходящее. Пожав плечами, Эйприл бросила вопросительный взгляд на Грейс, а та молча встала, надела серое платье с высоким воротом и сунула ноги в туфли с жестяными пряжками. У нее не было никаких догадок, почему ей велено явиться к начальнице.
Пока девушка шла по коридору, ее голые ноги нещадно мерзли, но в кабинете миссис Гриффин было тепло.
На плечах начальницы приюта лежала горностаевая горжетка, а лоб украшали тщательно завитые фальшивые локоны. У миссис Гриффин было две дочери, которые, как болтали воспитанницы, щеголяли в бархате, шелках и мехах.