Догоняя Птицу
Шрифт:
На самом деле она плохо себе представляла, где расположены эти самые ворота и как обстоит дело с другими подъемами и лестницами, ведущими на плато, но интуиция подсказывала, что они идут правильно.
Наконец сделали последний рывок: роняя шлепки и тяжело дыша, одолели последние метры лестницы и скрылись в зарослях земляничника и граба.
Пережаренные за лето сухотелые ящерицы остолбенело смотрели им вслед.
Стояла теплая и сухая срединная осень. Отзвенел последний комар, отжужжала пчела, отзудела муха. Склоны гор покрывала рыжая медвежья шкура. Эта шкура стекала вниз, как сплошная раскаленная
И словно портновские ножницы, разрезающие синий сатин, шел в открытое море маленький белый катер.
Там, внизу угадывалась глубочайшая прохлада.
Глаз отдыхал на ней.
От осенней синевы моря веяло спокойствием: это было спокойствие прощания или утраты.
Оранжевые и желтые листья начали уже опадать. Они опадали на траву, на камень, хранивший в своей толще память о холоде и о зное; на древнюю римскую дорогу, по которой кто только не проходил за несколько тысяч лет, кто только не проезжал по ней верхом, на телеге или в колеснице, не ложился на нее и не умирал, не ронял серебро и злато, и стрелы, и пули, и серьги, и кипящие капли крови.
Ближе к морю падающие листья ложились на поверхность воды, привлекая внимание подросших за лето мальков, а слабые, но прожорливые прибрежные волны сонно их пережевывали.
Через час женщины и мальчик вышли на лужайку.
Было заметно, что это низина: чуть более сыро и чуть темнее кругом, будто наступает вечер или земля заболочена.
– Ты меня загнала, - пожаловалась Рябина.
– А нам еще возвращаться!
– Такого больше не будет, - пообещала Муха.
– Дальше вдоль обрыва, а потом вниз, вниз. Подъем всегда самое трудное.
Мальчик пошел осматривать лужайку, обходя ее по периметру.
А они бросили на землю рюкзаки и уселись сверху.
Посидели. Послушали тишину, прислушиваясь. Тишина была неподвижная, странная. Ее не разбавлял стрекот цикад, привычный для юга. Это была очень глубокая тишина. Можно даже сказать, бездонная и пугающе пустая. Тем не менее, природа вокруг вовсе не была ни пустой, ни мертвой. Всеми цветами нефтяной радуги переливалась жужелица. Вонял изумрудный клоп, прилепившись лапками к стеблю. Крупный ворон посидел на ветке, снялся, полетел, тяжело мотая крыльями.
– Летит, - зачарованно пробормотала Муха.
– Зимовать здесь будет.
Какие-то мелкие птицы взволнованно, но беззвучно метались над головой, заплетая в небе невидимую сеть.
– Жутковато, - призналась Рябина, поежившись.
– Как на кладбище. Не чувствуешь?
– Нет. По-моему, просто красиво, - отозвалась Муха.
– Знаешь, я, когда переехала в Копенгаген... Там же вначале всякое было... Было и жутковато и просто жутко. Мечты вблизи совсем не такие прекрасные, как издалека. Сама понимаешь, - она нахмурилась и задумчиво выдохнула дым.
– Деньги кончились очень быстро и вообще... Ну, ты в курсе. Но я всегда говорила себе: что бы ни было, что бы ни приключилось - мне надо вернуться. Чтобы приехать сюда и увидеть именно вот это самое место. Как говорится, закрыть гештальт, - она кривовато улыбнулась, чтобы улыбкой
– И эта штука насчет вернуться, чтобы увидеть - она меня оберегала, как талисман, понимаешь? А теперь я, можно сказать, освободилась.
– Да уж, - задумчиво произнесла Рябина.
– Но что все-таки с ними случилось, а? Теперь уже и не узнаешь. Они тогда все просто исчезли. Бесследно! Может, умерли?
– Ага, вшестером. Их задушили ядовитые змеи.
– Вшестером плюс трое бандитов, которые их повинтили. Бандиты или менты. Там было не разобрать.
– Причем тут бандиты? Молния в дом могла попасть, например. Я слышала про дом где-то здесь, в этих местах, в который угодила молния. Но не уверена, что речь шла именно про эту поляну. Здесь и дома-то никакого нет.
– А люди где в это время были?
– насторожилась Муха.
– Не знаю я ничего, - Рябина махнула рукой.
– Про эти горы чего только не болтают. Говорят, например, что тут бывает северное сияние.
– Да ладно.
– А вот и правда. Какая-то особенная аномалия, и иногда ночью в небе будто включают дискотеку. А те шестеро... Пожили, скорее всего, где-нибудь в этих местах, покайфовали, потусовались... А потом ушли себе спокойно за перевал и спустились где-нибудь с другой стороны.
– С ними ведь и девушка была, - напомнила Муха.
– Я тогда боялась, что она склеит моего Эльфа и заберет себе. Но Эльф вернулся, говнюк распроклятый, а девушка исчезла.
– Точно, была какая-то герла. Не из наших.
– Кстати, а как Лина? Помнишь Лину? Лысая такая. Из Питера.
– Конечно, помню. Улетела она.
– В смысле?
– Вышла замуж за, говорят, миллионера. И уехала с ним в Калифорнию.
– Не может быть!
– Представь себе. Этот чудак приехал изучать жизнь питерской богемы. Есть же на свете чудаки! Тогда это, понимаешь, модно у них было - изучать жизнь богемы. Встретил, значит, нашу Лину на какой-то тусовке, быстренько на ней женился и увез ее с собой. А она там, в Калифорнии развернулась и организовала общину здорового образа жизни. А может, я путаю что-то... Может, это вовсе и не Лину увезли, а кого-то другого... Столько следов запуталось с тех пор, затерялось...
Рябина зашевелилась, вытащила из рюкзака полбутылки "Массандры" и зубами откупорила пробку. Затем достала два смятых картонных стакана, расправила, налила в них портвейн и один протянула Мухе.
– Ну что, за тебя, гражданка Копенгагена!
– сказала она иронично, но без улыбки.
– Тогда уж и за тебя, гражданка Тель-Авива!
– усмехнулась Муха.
Волшебство, сотканное и того, чего нет - волшебство, которым был пропитан местный воздух - смешалось со встречными потоками чего-то плотного, материального и заставившего их обеих слегка напрячься.
Они ошалело переглянулись, словно что-то вспомнили или резко протрезвели: холодная и неотменимая реальность выросла перед ними, как эсминец, выплывший из тумана - встала, постояла секунду, о себе напоминая, и грозно ушла обратно в зыбь - до новой встречи.
Стаканчики неслышно соприкоснулись, и они выпили.
– За что бы еще выпить, а? За что-нибудь надо важное, - Рябина озабочено наморщила лоб.
– Наверно, за то, что счастья нет, зато покой и воля, слава Богу, пока еще на месте.