Догоняя Птицу

Беленькая Надежда

– Эльф выиграл конкурс скрипачей в Челябинске. А в Берлин его отправляют как победителя чертового конкурса скрипачей. Учиться на стипендию. Это музыка во всем виновата! Чертова музыка! Если виновата жаба, можно расцарапать ей рожу, волосы повыдергивать или башку открутить. А тут - музыка соперница у меня...

– Странно, - проговорила Рябина.
– Он пока жил у нас тут в Харькове, терпеть ее не мог. Включишь чего-нибудь, а он: "Выключи немедленно, у меня душа кровоточит".

– Так это какая музыка была?

– Ну как. Джимми Хендрикс. Моррисон... Или

там "Вельвет Андеграунд". Или еще группа "Ноль".

– Что за ноль?
– угрюмо поинтересовалась Муха.

– Группа такая, Леонид Федоров. Ехали по улице трамваааи, ехали в трампарке умирааать, - напела Рябина.
– Ты чо, мать, правда не слышала?

– Нет.

– Ну ты даешь... И кстати, "Ноль" ему как раз более-менее нравился. А чуть чего потяжелее - все: морду воротит.

– Так у него слух-то какой. Тончайший. Говорят, такие, как он, вообще редко рождаются. В смысле, такие самородки.

– Самородок, блин, уральский, - захихикала Рябина.

– Напрасно ржешь. Помнишь у него вот здесь, внизу на щеке, язвочка была?
– Муха машинально потрогала указательным пальцем свою смуглую щеку, мокрую от слез.

– Помню. Я еще спросить хотела, не рак ли. Да все забывала.

– Какой там рак! Это музыка. У хорошего скрипача обязательно язва на левой щеке. По ней сразу можно определить, вкалывает чувак или халтурит. Есть язва - есть музыка. Нет язвы - нету и музыки.

– Музыкой, значит, натер, - задумчиво проговорила Рябина.
– Эх, Эльф... А сколько надежд было. Хотя... У вас же фамилии совпадают. Помнишь, я тебе рассказывала теорию?

– Какую?
– Муха на секунду перестала хныкать.
– Ты мне столько уже теорий нарассказывала...

– Теория отрицательных совпадений. Сама вывела. Вот мы, например, считаем, что совпадение - это хорошо. Допустим, ты устраиваешься журналистом в газету, и вдруг узнаешь, что редакция этой газеты находится на твоей улице. Всякий тебе на это скажет: вот и отлично. Хороший знак, положительное совпадение, так?

– Так.

– Нет, совсем не так. Такое совпадение - это уже событие. И оно уже произошло. Всю энергию совпадение берет для себя. Оно - ложное событие. А настоящее, которое ты ожидала, сдуется. И дальше уже ничего не будет. Ничего хорошего. И работу ты потеряешь.

– Не знаю, не замечала, - хлюпнула Муха.

– А ты присмотрись в следующий раз.

Рябина, как это часто бывало, оседлала любимую тему. Она не была расположена жалеть Муху и переживать вместе с ней душераздирающую трагедию бегства Эльфа в Челябинск, чтобы оттуда в декабре стартовать в Берлин. Разумеется, не взяв с собой Муху. Рябина, как и Ракета, не была тем человеком, возле которого можно вволю погреться, пережевывая душевную жвачку.

Вскоре Муха кое-как свернула разговор и повесила трубку.

За окном шел снег. Еще полчаса назад этот снег был дождем, но небеса подмерзли, и теперь роняли на землю рыхлые белые хлопья. Деревья стояли понурые, почернелые - золотая осень обычно заканчивается с первым снегом. А река сонно блестела в отдалении, в просвете между грязными пятиэтажками.

Город гудел складно, но нечленораздельно. Мухино ухо не улавливало в его гудении никакой музыки. А ухо Эльфа - улавливало. Музыкой в этом мире был для него не рок, а эти смутные позывные. Царицей же звуков была, несомненно, скрипка.

Обиднее всего то, что Муха, оказывается, не была допущена в потайную жизнь Эльфа. И как только эта жизнь потребовала жертвы, в жертву мигом и без промедлений была принесена Муха. Кажущаяся простота Эльфа на поверку оказалась вовсе не простотой, а временной мерой, благодаря которой он кое-как взаимодействовал с окружающими - грубыми и неотесанными любителями морских купаний, можжевеловых костров, ништяков и Егора Летова. Интересовала ли его Муха? Безусловно, интересовала. Но в первую очередь - как социальный адаптор, как проводник по непролазному и дремучему бурелому социальной жизни. Недаром Муха сама себя чувствовала талисманом, приносящим удачу. Свою же настоящую любовь - музыку - Эльф трепетно прижимал к груди, прячась в защитной тени Мухиной привязанности - до поры до времени.

Его холодноватое изящество, наигранное простодушие были, оказывается, всего лишь приметами служения единственному и всевластному кумиру - музыке.

Но - ах!
– когда он улыбался, в мире не оставалось ничего, кроме его улыбки...

Муха вспомнила, как самозабвенно пиликал Эльф на своей скрипке. Чардаш - она любила его. Вот смычок едет вниз, мягко скользит туда-сюда, но это еще пока не совсем чардаш - это капризная сложная мелодия про усталость благородной души, перверсных институток, краснеющих кадетов, разлуку, сплин, кокаин, шепелявый словоерс (да-с), звук "щ" в конце слова "дождь", "х" в слове "снег", чаепития при помощи самовара, уездные городишки, откуда в межсезонье не выберешься, и всякие милые пустяки: такого теперь не найдешь (кроме разлуки и кокаина, разве что)...

– Нет, это полная фигня, - пробормотала Муха.
– Это надо как-то прекратить.

Хотелось одного: любым способом забить, заглушить в себе это безобразие. Такие длительные и болезненные душевные спазмы были совсем не в обычае Мухи. Она достала из ящика письменного стола перевязанный ниткой локон Эльфа.

– Ну, берегись, - зловредно зашипела она.
– Сейчас я тебе сделаю! Это тебе будет уже не приворот, а кое-что похуже. Узнаешь, как скрипку эту твою любить!

Она схватила зажигалку, но вовремя остановилась и снова зарыдала.

– Нет: не могу, не могу! Я слишком добрая!

Локон вместе с зажигалкой она заботливо убрала обратно в ящик стола.

Потом достала из кухонного шкафчика отцовские полбутылки "Пшеничной" и налила целый стакан. Она знала, что для критической ситуации существуют и более радикальные средства, но понимала, что употребить их прямо сейчас - это все равно, что усесться на ледянку и помчаться вниз с ледяной горы... Назад можно уже не вернуться.

Инстинкт самосохранения исправно и бесперебойно включался в Мухе всякий раз в нужный момент. Инстинкт самосохранения ничего такого не допускал.