Договор на одну ночь
Шрифт:
Лицо дяди Димитрия замирает в для всех доброжелательной, а для меня – страшной гримасе. Только я не могу бояться ремня, когда на горизонте маячит куда более страшная перспектива.
– А это вы уже с Георгиосом обсудите, дочка.
Оторвав от меня взгляд, он поворачивается к нашим… Гостям.
– Сегодня к нам пришел уважаемый проксенос Костантинос (прим. автора: свах в греческой традиции). Вместе с ним – уважаемые члены семьи Милос. Наш мудрый староста Леонидас, добрейшей души госпожа Мария. Зрелый, ответственный, серьезный не по годам Георгиос. Мы обсудили условия брака.
Я пораженно перескакиваю взглядом с одного лица на другое. Умом понимаю, что ни черта подобного не будет, но события развиваются настолько абсурдно, что и реагировать адекватно я не могу.
Отец Георгиоса покашливает и оглядывается на сына. Именно в его лицо я в итоге впиваюсь.
Оно здесь кажется самым искренним. И самым же понятным.
Георгиос смотрит на меня. Прячет от всех свой гадкий триумф, а со мной им щедро делится. Я подмечаю всё: немного вздернутый уголок рта. Бесовские пляски искр в зрачках. Непрерывной строчкой бегущие слова "а я говорил, что всё будет по-моему, Еленика. А я тебе говорил".
– Георгиос, ты ничего не хочешь преподнести Еленике?
Внутрь кричу: "Еленика не хочет ничего от него получать!!!" и всё так же заторможенно смотрю, как "пай-мальчика" Георгиос быстро-быстро кивает отцу. Обходит его и направляется ко мне, доставая из-за пазухи большой ювелирный чехол.
Он плоский, бархатный и по формату напоминает книгу. Я уверена, что внутри что-то дико красивое, но смотреть ни черта не хочу. И тем более принимать.
Подойдя ближе, чем мне хотелось бы, Георгиос его открывает, демонстрируя драгоценный гарнитур. Там колье, сережки и кольцо. Всё – с моими любимыми сапфирами. Только сейчас от их вида к горлу подкатывает тошнота.
Женщина заглядывают в чехол и охают от восторга. Мужчины уважительно кивают.
Я поднимаю взгляд на Георгиоса и честно произношу:
– Я не возьму. И замуж не выйду.
Дядя перебивает мой протест громким замечанием о том, что «ох уж эти волнующиеся девушки!». Гости откликаются на это смехом.
Но по лицу Жоры всё равно проходит судорога. Он очень меня хочет. Только не меньше он хочет меня наказать.
Достает из чехла кольцо, захлопнув, отдает одной из моих тетушек, а меня без спросу берет за руку. Поднимает ее на уровень груди и надевает перстень на безымянный палец.
Это уже не наша традиция, но все воспринимают ее однозначно-положительно.
Тейе Димитрий кричит:
– София, празднуем! Быстро организуй арравонас (прим. автора: греческое помолвочное застолье)!
Вокруг начинается суета. Георгиос смотрит по сторонам, улыбаясь, а потом, качнувшись, приближается своим лицом к моему.
Он не пытается меня поцеловать. Это не оценили бы. Жора сильно сжимает мои пальцы в своих и заставляет сделать шаг навстречу.
– Взяла, видишь? И замуж тоже выйдешь. Ты теперь моя невеста, Еленика. Как я и обещал. Больше никаких коротких платьев. Вечеринок. Подружек твоих блядских. О пении тоже забудь. В глаза чтобы даже
Глава 19
Лена
Я не посмела закатить истерику прилюдно, но это не отменяет факта, что вокруг меня развернулось самое настоящее предательство.
Я не мешала дяде и родственникам Георгиоса разыгрывать счастливую греческую сценку. Включилась выдрессированная с детства привычка держать эмоции в себе.
Но уже вечером, когда дядя поднялся в свой кабинет, чтобы отпраздновать эту жизнь и её небывало успешный день, я следую за ним.
В ушах стоит радостный гул. Эмоционально я абсолютно сбита с толку. В голове хаос из вопросов.
Когда я захожу, дядя улыбается и разговаривает о чем-то сам с собой на греческом, смотря вдаль мимо книжного стеллажа. Поворачивает голову ко мне и улыбка гаснет. Взгляд становится требовательно-недовольным.
– Мы должны поговорить, – на сей раз я не спрашиваю и не жду разрешения, но дядя не настроен.
Он отставляет рюмку с ракией и стряхивает пальцами в сторону выхода так, словно я надоедливая муха и от разговора со мной можно просто отмахнуться:
– У тебя был сложный день, Лена. Волнительный. Иди отдыхай.
Мои барабанные перепонки всё ещё разрывает фантомный шепот тетушки-Софии: «улыбайся, дочка. Улыбайся, радуйся! Дядя хорошо решил! Он заботится о тебе! Это счастливая судьба! Хорошая семья! Детки будут. Радость будет! Это лучше, чем старой девой остаться, мне поверь».
Но я не хочу деток от нелюбимого. Радости мне вашей не надо. У меня своя.
Игнорируя слова тейе Димитрия, закрываю дверь не снаружи, а изнутри. Захожу вглубь кабинета.
Дядя не предлагает присесть и даже не смотрит в мою сторону. Возвращается взглядом к книжным полкам, раздраженно поджав губы. Мужские скулы каменеют. По вискам прокатываются волны.
Он стреляет в меня коротким предупреждающим взглядом, я должна одуматься, но…
– Вы совершили ошибку, тейе Димитрий. Приняли решение без меня. Я не позволила себе заявить об этом прилюдно, но хочу, чтобы вы всё исправили. Вы знаете, что у меня другие планы. Я не выйду замуж за Георгиоса.
Произношу твердо. Кладу на стол перстень, который сняла с пальца при первой же возможности.
Где чехол с остальными драгоценностями – не знаю. Как не знаю и что за меня сторговал родной дядя и нужно ли будет это возвращать.
Физической болью по телу растекается ужасное осознание, что из меня получилась неплохая инвестиция. Родственник-добродетель взял себе сиротку, кормил её пятнадцать лет. За промахи бил. Наказывал. Приучил к тому, что каждому доброму слову она должна радоваться, как дворняга. Воле старшего – беспикословно подчиняться. А потом… Просто отдал кому-то в обмен на… Что? Должность? Земля? Деньги?
Сколько Милосы готовы дать Шамли за чистоту почти-гречанки?
Дядя Димитрий опускает тяжелый взгляд на свой стол и долго смотрит на кольцо. Потом на меня. Давит волю. Уже открыто, без лицемерных улыбок.