Договор по совести
Шрифт:
Так вот, там скорострельность пушки зависела от действий боевого расчета. Каждый из нас, согласно инструкции и отведенному ему времени, точно выполнял определенную операцию. Ящичный открывал ящик и подавал снаряд заряжающему, заряжающий одним движением вталкивал его в ствол, я молниеносно закрывал замок, а наводчик в считанные секунды наводил орудие на цель и по команде командира расчета производил выстрел.
Все в совершенстве знали свое дело и норму времени на операцию. Достигались эти до автоматизма отработанные действия высокой сознательной дисциплиной и ежедневным напряженным трудом.
На
И все-таки… Порядок порядком, но есть еще и обычная человеческая совесть. Это, думаю, главное.
Равнодушие опасно во всех своих проявлениях, оно, как ржавчина, разъедает человеческую личность. Сегодня мы спокойно смотрим, как наш товарищ выносит со стройки пару досок («Подумаешь, мелочь…»), завтра отмахнемся от чужой беды («Я же не солнце — всех не обогрею!»). Потом вообще привыкаем, что лучше «не высовываться» — так оно спокойнее.
«Тебе что, больше всех надо?» — иногда спрашивают у человека, вкладывая в этот вопрос неодобрительный смысл.
Если человек не обыватель, он отвечает гордо:
— Да, мне больше всех надо. Мне не все равно.
Думаю, то, что произошло в Мурманске, не частный случай. В этой истории отразились типичные проблемы, с которыми столкнулся бригадный подряд на многих стройках страны.
Отсюда мои звонки и телеграммы.
Многим виделся тогда за этим Характер неуживчивый. Знаю, кое-кто меня считал и считает «неудобным» человеком. Но так уж нередко бывает в жизни: новое дело обязательно доставляет кому-то неудобства…
Сколько помню, в нашей бригаде все были «неудобные» — с такими не до спокойной жизни.
Мы начинали новое дело — бригадный подряд на промышленных стройках, за которое я всегда считал себя лично ответственным. Я не имел права молчать, идти на компромисс с совестью, когда страдало большое государственное дело.
Новая работа
14 января 1978 года ЦК КПСС, Совет Министров СССР, ВЦСПС и ЦК ВЛКСМ обратились ко всем трудящимся Советского Союза с письмом о развертывании социалистического соревнования за выполнение и перевыполнение плана третьего года десятой пятилетки.
В письме придавалось особое значение глубокому изучению и широкому распространению опыта передовиков всех отраслей народного хозяйства — ткачих В. Голубевой и В. Плетневой, шахтеров М. Чиха и Г. Смирнова, строителей Н. Злобина и В. Серикова.
Все рабочие бригады понимали, какая высокая честь выпала нашему коллективу — быть в числе правофланговых десятой пятилетки.
Честь высокая, но и ответственность большая!
На XVIII съезде ВЛКСМ в Отчетном докладе прозвучали такие слова: «Всенародным признанием пользуются в стране школы: рабочего мастерства — В. П. Серикова и В. Я. Первицкого, научные — академиков А. Н. Тихонова, и Н. Г. Басова, художественные — Г. С. Улановой и С. А. Герасимова».
Получить такое признание — это ли не глубочайшая дань уважения рабочему классу, оценка его вклада в дело коммунистического
Была одобрена и наша работа с молодежью.
В январе 1978 года Бюро ЦК ВЛКСМ приняло постановление, в котором, в частности, говорилось: «Всемерно распространить инициативу бригады треста «Мурманскпромстрой» В. П. Серикова по организации коллективного наставничества».
Так что новый, 1978 год начался для нас сложно. С одной стороны, общественное признание, с другой — эта не прекращавшаяся на месте борьба за справедливую оценку нашего труда. Как я уже говорил, справедливость в конфликте на мельнице в конце концов восторжествовала. Жизнь снова вошла в привычную колею: новый договор, новые заботы.
Но в бригаду я больше вернуться не смог. По безоговорочному заключению врачей после трехмесячного пребывания в больнице пришлось расстаться и со строительной площадкой, и со своими товарищами, со всей этой трудной, но счастливой жизнью.
Признаюсь, поначалу я не находил себе места, даже ночью просыпался в слезах, хотя от природы не был сентиментальным человеком.
Решением коллегии министерства я был назначен ведущим инструктором по внедрению бригадного подряда. Началась новая для меня трудовая деятельность.
Теперь на работу мне стало ездить неблизко. Поездом — до Старого Оскола или Череповца, Железногорска или Губкина, самолетом — в Красно Норильск, Джамбул, в Алма-Ату… Передавать свой опыт и знания другим.
Внедрять опыт можно по-разному. Можно издать приказ и ждать у моря погоды. А можно, как всегда и было у мастеровых людей, передать опыт из рук в руки. Об этом я и думал: ведь никаких инструкций для новой должности не было. Поначалу вообще сомневался: а на своем ли я месте? Когда сам строил, знал: это — мое. Пришел на объект первым, ушел последним. Теперь же моя задача — суметь передать свои знания, накопленный многолетний опыт. Как сделать, чтобы от каждой командировки остался след, чтобы люди получили какие-то дельные советы, новые знания?
Так и не решив, с чего конкретно начинать, я отправился со своим другом Шупа-Дубровой в первую командировку в Норильск.
Город встретил нас холодным, пронзительным ветром. За окраинами начиналась полярная тундра. На улицах — ни деревца: говорят, сколько ни привозят лиственницы, они не приживаются. На газонах посреди улиц и площадей растет трава, изредка — анютины глазки. Даже в самые теплые летние дни чувствовалось дыхание суровой Арктики. Норильск вызывал чувство особого уважения: он словно большой памятник всем его героическим строителям — первопроходцам и тем, кто продолжает трудиться сейчас. На городе лежит печать мужества и самоотверженности.
Климат Норильска суров: восьмимесячная зима, морозы, доходящие до 60 градусов, неожиданные снегопады в июле и августе, ураганные бури, когда скорость ветра превышает шкалу измерительных приборов, обилие снега — на ровных местах покров свыше метра, а возле снегозадерживающих щитов, протянувшихся вдоль дорог на 81 километр, снежные валы порой достигают высоты 25 метров!
Даже летом тундра успевает оттаять лишь на 10–20 сантиметров, ниже идет двухсотметровый слой вечной мерзлоты.
Казалось бы, унылый и безрадостный край. Нет, ничего подобного.