Договор с вампиром
Шрифт:
Я был настолько потрясен увиденным в склепе, что даже не стал возражать, а позволил служанке взять себя под локоть. Она повела меня по узким коридорам. Затем мы поднялись по каменной винтовой лестнице наверх. И в детстве, и в юности я видел замок преимущественно снаружи. Внутри я бывал крайне редко, и сейчас новизна впечатлений захлестнула меня, еще более усугубив мое и без того взвинченное состояние.
Гостиную правильнее было бы назвать залом. Помещение не имело окон, но в полумраке приветливо горел очаг, распространяя свет и тепло. Я находился в такой прострации, что не слышал слов служанки,
– Аркадий Цепеш, – произнесла она, наклоняясь ко мне.
Меня поразил и звук ее голоса, и то, что она знает мое имя. Уловив мое удивление, женщина слегка улыбнулась:
– Я знала вашего отца, молодой господин. Он был очень добр ко мне и часто говорил о вас.
Ее лицо помрачнело.
– Мне больно видеть, как вы убиваетесь по нему. И утешить вас нечем. Мне здесь засиживаться нельзя – хозяин скоро встанет. Хотите, я вам чего-нибудь принесу? Чаю или чего покрепче?
– Лучше коньяку.
– У нас здесь только сливовица, господин.
– Тогда принеси мне сливовицы.
Служанка собралась пойти за напитком, но я протянул руку и задержал ее.
– Говоришь, ты хорошо знала моего отца?
Она кивнула, медленно и скорбно. Я сумел почувствовать ее печаль и искреннюю симпатию к покойному, даже несмотря на мое смятенное расположение духа. Ее слова тронули мое сердце, и я спросил:
– Как тебя зовут?
– Машика, молодой господин.
– Ты говоришь с русским акцентом, а имя у тебя венгерское.
– Мой отец был русским.
– А как его звали?
Я знал, что у русских принято обращаться к тем, кого они уважают, по имени и отчеству. Мне хотелось отблагодарить эту женщину за ее доброе отношение и сочувствие к моему горю.
Круглые щеки Машики покраснели.
– Ах, господин, зовите меня просто Машикой. Я вам не ровня. Кто вы и кто я? Всего лишь служанка.
– Ты не просто служанка. Ты была другом моему отцу, поэтому я хочу проявить уважение к твоему. Как его звали?
Ее щеки покраснели еще сильнее, но отговариваться она больше не стала.
– Иваном, господин.
– Машика Ивановна, ты даже не представляешь, какое ужасное зрелище я видел по дороге в замок.
Я спрятал лицо в ладонях, стараясь не дать волю слезам. Машика опустилась на колени, по-матерински взяла меня за руку, и я, давясь словами, рассказал ей об осквернении отцовской могилы.
Лицо служанки посуровело и стало непроницаемым, в глазах блеснули слезы. Она молча гладила меня по руке, потом вдруг заговорила с непонятной мне убежденностью:
– Представляю, какой ужас вы пережили, молодой господин. У меня бы тоже сердце разорвалось. Но помните, молодой господин: вашему отцу покалечили только тело. А сам он спит блаженным сном, и никто... никто не потревожит его сна. Душа вашего отца сейчас с Богом.
Если бы не тяжесть момента, я бы внутренне усмехнулся ее наивным словам. Но ее материнская забота принесла мне столь необходимое утешение. Машика чуть приоткрыла рот, словно намеревалась продолжить свою мысль, но никак не могла решиться.
– Ты хочешь еще что-то мне сказать? – тихо спросил я.
Машика подняла на меня глаза, в которых читалась скорбь вперемешку с откровенным страхом.
– Нет, – торопливо
Она тяжело поднялась и скрылась.
Я достал платок, вытер глаза и стал глядеть на огонь, стараясь успокоиться и привести в порядок мысли. Я толком не знал, почему отправился за помощью именно к дяде. В нас, Цепешах, течет королевская кровь. Когда-то мы обладали всей полнотой власти над окрестными крестьянами, однако нынче наше господство стало во многом формальным. Мы ведем свой род от дядиного тезки, с которым нас разделяет, правда, несколько веков, – валашского господаря Влада (в прошлом мы именовались господарями, но сейчас этот титул способен вызвать лишь снисходительную улыбку, и дядя прав, называя себя графом). Какой-нибудь престарелый румынский аристократ еще признает владычество дяди над этими землями, но нельзя жить прошлым. Трансильвания находится под властью Австро-Венгрии, и наказанием преступников ведает жандармская управа в Бистрице. Но я не припомню, чтобы в наших краях когда-нибудь происходили серьезные преступления. Так же как и не было случаев осквернения могил.
Ради доброй памяти отца и торжества закона я не оставлю это злодеяние безнаказанным, даже если мне придется самому выслеживать преступника. Тело моего несчастного отца стало символом злобного и незаслуженно оскорбительного отношения крестьян к нашему роду. Все эти четыреста лет они почему-то нас ненавидят. Нас, от которых зависела и зависит их жизнь. Мысленно я горячо поклялся, что навсегда положу конец разгулу крестьянских суеверий. Я заставлю их уважать имя Цепешей.
Вскоре вернулась Машика Ивановна и принесла мне сливовицу в хрустальном бокале. Слегка поклонившись, она поставила бокал на столик и торопливо прошептала:
– Храни вас Господь, молодой господин.
Как и в первый раз, я взял ее за руку.
– Побудь со мной еще немного.
Само присутствие этой женщины действовало на меня успокаивающе. К тому же мне хотелось расспросить ее о последних днях жизни отца и попытаться выведать то, что она не решилась сказать.
Машика Ивановна испуганно сжалась. Глаза ее застыли на другой двери, напротив той, через которую мы вошли в гостиную. Осторожно, но твердо служанка высвободила свою руку.
– Простите, господин. Мне нельзя здесь задерживаться. Солнце почти село. Нужно возвращаться домой.
Я не стал ее задерживать. Если бы я не видел, с какой тревогой эта женщина глядела на дверь, откуда вот-вот мог появиться дядя, я бы решил, что ей нужно возвращаться домой лесом, и она вполне оправданно боится волков. Однако, заслышав дядины шаги, Машика Ивановна перекрестилась, приподняла подол платья и буквально выбежала в коридор. Дверь шумно захлопнулась за нею.
Этот звук вновь пробудил во мне притихшую ярость. Из-за дядиных странностей и особенностей, связанных с происхождением нашей фамилии, крестьяне считают Влада каким-то чудовищем, сочиняют о нем небылицы, переплетая их со своими дурацкими суевериями. Но если бы все ограничивалось только небылицами! Сегодня эти суеверия толкнули кого-то из крестьян на преступление против моего бедного отца.