ДОГОВОР
Шрифт:
– Но я по-прежнему не смогу влиять на чужое сознание?
– Это – да. Так решил Круг, и пока он не снимет свой блок, все так и останется. Но чужие эмоции, мысленные потоки и желания вы должны были чувствовать. Про ваши способности я уже не говорю.
– Я так решила, что все это специально заблокировано Кругом. Я почти не могу проникать в мысли людей, да и с ориентацией какие-то проблемы…
– Да вы что? И как же вы работали?
– По старинке – по привычке. Как все люди.
– Ну-у-у-у... Вы даете!
– Степан Антонович…
– Можно просто – Степан.
– Скажите, Степан, а в Круге вы что делаете?
– Я там отвечаю за
– Я никому теперь не доверяю. Хотя, может быть, я думаю о людях хуже, чем они есть на самом деле.
– Это – невозможно. Так вот, мне все происходящее с вами очень не нравится. Вас нужно проверить.
– Что, опять? – возмутилась я, как персонаж одного комедийного мультика. – Будете выворачивать наизнанку мое сознание? Нет, я так больше не хочу.
– Нужно. Мало того, что вы во что-то влезли, это может быть опасным и для других. Сейчас, с вашего позволения, мы съездим в Центр и там посмотрим.
– А к чему такая забота?
– Мне поручили следить за вами и опекать вас, когда это уж очень потребуется. Да, да, я вас прикрывал. Помните того парня в лифте? Это я его упокоил.
– А кто это был?
– Бандит. Обычный громила. Его наняли прикрывать тех двоих и, если понадобится, помочь им. Вот он и помог – менты решили, что это он убил ту парочку, а потом умер от инфаркта.
– Что, правда?
– Правда. Я перемазал его рукав в крови одного из бандитов и подсунул ему в кулак пуговицу другого…
21
Поездка в наш Центр и процедура проверки и снятия чужих блоков прошла на удивление спокойно и даже приятно.
Я села в то же самое кресло и расслабилась.
Снимаются блоки и комплексы. Жизнь наполняется новыми красками. Я расползаюсь по швам. Я раскрываюсь, как красивый, желтый-желтый апельсин! Какая радость! Я никогда не испытывала подобного экстаза! Наконец я вышла из своей желто-оранжевой корки. Я свободна! Я свободна!
Что еще?
Сегодня мною была изобретена новая игра под названием «Переложи Диск».
Требуется: стойка для компакт-дисков и в ней как минимум двадцать штук коробочек.
Подготовка к игре: в течение двух недель слушать музыку. Причем, обязательно не следить за тем, в какую именно коробку ты кладешь прослушанный диск.
Правила: берете первый диск, который вам попадется под руку. Кладете его в следующую коробочку, из которой достаете другой диск, который кладете на место следующего... В случае если диск не подписан, требуется прослушать музыкальный фрагмент и определить его принадлежность к какому-либо исполнителю. Игра развивает внимательность и терпеливость, не рекомендована детям до семи лет и взрослым старше семидесяти.
У меня отняла сорок пять минут. Счастливого вам времяпровождения!
Смех смехом, но оказалось, что людей, хорошо знающих скульптора Петерсона, практически не нашлось. Я, во всяком случае, таковых не нашла. Есть коллеги, кое-какие знакомые, но настоящих друзей нет вообще, а все родственники давно умерли. Даже почти все одногруппники куда-то расползлись и исчезли с горизонта. Сорокапятилетний мужик – и не женат, в браке никогда не состоял и вокруг него вакуум. Про близких женщин вообще ничего не известно. Я даже сначала подумала, что он входит в почетные ряды сексуальных меньшинств, но никаких подтверждений этому
Мысль поговорить с самим скульптором крутилась у меня давно. Но, зная о его возможностях, я не решалась. Хотя ко мне уже вернулись некоторые мои способности, я не чувствовала прежней уверенности в себе. Кончилось тем, что, пересилив себя, я все же позвонила и договорилась о личной встрече. Моя легенда – статья об известном скульпторе для петербургского издания. В общем – ничего оригинального.
Я напялила на себя высокий белобрысый парик, вставила карие контактные линзы и густо накрасилась. Кроме того, я одела «кричащую» шелковую блузку алого цвета и черную мини-юбку, черные колготы и лаковые туфли на шпильках.
Ну и, конечно, поставила ''Зеркало».
Петерсон встретил меня на своей московской жилплощади. Он жил на Ленинском проспекте, в хорошем «сталинском» доме, в просторной квартире с высоченными потолками. Одет он был в роскошный парчовый халат, из-под которого выглядывали мягкие восточные туфли. После обычных приветствий я с удивлением оглядываюсь. Его огромная квартира обставлена с тяжелой роскошью в стиле николаевской эпохи XIX века. Антикварная мебель, золотые (или позолоченые?) напольные и настенные канделябры, картины на стенах. Явно – подлинники Тропинина, Айвазовского, Нестерова… Стены обиты шелком по углам колонны, а потолок покрывает лепнина. Да, неплохо дядя устроился. Но я бы в таком музее долго жить не смогла. Взбесилась бы. Мощная система охраны и сигнализации, видимо, позволяла хозяину не бояться воров. Всюду стоят его собственные работы, по характеру и стилю совершенно неподходящие под интерьер квартиры.
Мы сели за круглый стол из как бы светящейся изнутри карельской березы, я вытаскиваю диктофон, и начинаем беседу. Только сейчас я поняла, что в результате своих переодеваний стала похожа на не очень дорогую проститутку.
Петерсон выглядел уставшим. Под глазами темные круги, лицо бледное, постаревшее. На фотографиях он заметно моложе и симпатичнее. Он нервно теребил в руках маленькую бронзовую статуэтку и сразу перешел в наступление.
– Только договоримся сразу – никаких разговоров про тюрьму, следствие и тому подобное. Мне уже все это так надоело, что я устал от подобных вопросов. О чем угодно, только не об этом. Включайте свою машинку.
Я включила диктофон.
– Владимир Андреевич, несколько слов о себе: в какой семье вы росли, где учились, как формировалась ваша творческая карьера?
– Родился я Москве. Жили мы тогда в Большом Харитоньевском переулке, и жили бедно и крайне тяжело, без отца, двое детей и мать, которая одна кормила нашу семью. Мать работала учительницей в средней школе. В общем, стыдно мне стало сидеть у нее на шее, и пошел я в шестнадцать лет работать, и устроился лаборантом в Геолого-разведочный институт. Помню беспредельно длинные коридоры без окон с одними дверьми и бесконечные шкафы с камнями. Самая тяжелая работа была – перетаскивать с места на место ящики с геологическими образцами. А потом я плелся домой и думал лишь об одном: спать, спать и только спать. Ни рисовать, ни лепить не было никакой возможности – пальцы ничего не чувствовали. И только в выходные дни я садился за станок: готовился поступать в Мухинское училище. Я и не думал тогда, что стану известным скульптором, а боялся только одного – что так всю жизнь и буду перетаскивать ящики с камнями. Потом меня взял один художник делать лепнину для рам под его картины. Все шло постепенно, но не лепить я уже не мог.