Доктор Данилов в роддоме, или Мужикам тут не место
Шрифт:
Вот и сейчас Ахметгалиева оторвалась от писанины, украдкой подмигнула Данилову и попросила:
— Славик, почитай нам что-нибудь из своего наследия.
— Почему бы и нет? — надулся Сахаров.
Он вышел из-за стола, подошел к окну, снял колпак, пригладил остатки волос (в юности, по уверениям самого Сахарова, на его голове были «заросли кудрей роскошных») и начал:
— Мой океан шумит, гонимый ветром времени. Он что-то шепчет мне, лукавый другПри этом он потешно размахивал колпаком, зажатым в правой руке.
Данилов был вынужден закусить губу, чтобы не рассмеяться. Декламации Сахарова он еще не слышал. Ахметгалиева, то ли уже привыкшая, то ли обладавшая большей выдержкой, слушала Сахарова с серьезным, даже, можно сказать, вдумчивым видом.
— Пусть спряталась луна, мне до нее нет дела. Пусть рукоплещет мне лишь плеск морской волны, Со мной мой океан, и сказано все этим. Со мной моя судьба — неразделимы мы.— Браво! — изобразила восторг Ахметгалиева, негромко аплодируя. — Это же песня, а не стихи!
— Это стихи, Фаина, — скромно поправил ее Сахаров.
Надев колпак, он вернулся на свое место и выжидающе посмотрел на Данилова, явно ожидая похвалы.
— Я одного не понял, — сдерживая улыбку, сказал Данилов. — Если стихотворение про океан, то почему волна морская?
— Занудство несовместимо с творчеством, — обиженно фыркнул Сахаров.
Несколько минут тишина в ординаторской нарушалась лишь стуком пальцев по клавишам и скрипом ручки о бумагу.
— Не так уж и много осталось до Нового года, — вздохнула Ахметгалиева, взглянув в окно, — ненавижу Новый год!
— Почему? — Сам Данилов любил этот праздник больше всех прочих.
— Праздник разочарования. Всякий раз надеешься, что жизнь изменится к лучшему, а вместо этого… Эх, что говорить!
— Сидите? — Вознесенский, вернувшийся с совещания у главного врача, открыл дверь так энергично, что она ударилась о стену. — И ничего не знаете?!
— Куда уж нам, убогим, — отозвалась Ахметгалиева. — Знать положено начальству.
— Новому начальству, — со значением сказал Вознесенский, плюхаясь на диван и закидывая ногу на ногу.
Данилов сразу догадался, о чем идет речь.
— Кто? — спросил он.
— Так неинтересно, — покачал головой Вознесенский. — Давайте делать ставки.
— На что? — Сахаров обожал азартные игры и всевозможные пари.
— На то, кто с понедельника будет у нас главным врачом!
— Что — «хозяйку» уже?.. — ахнула Ахметгалиева.
— Совсем, — кивнул Вознесенский. — В пятницу проводы.
— Ну дела! — Ахметгалиева подняла глаза к потолку, подвигала бровями-ниточками и предположила: — Нижегородова?
— Нет! — улыбнулся Вознесенский. — Не хотите ставок, так хотя бы поугадывайте. Уважьте
— Кто-то пришлый?
— Нет, Славик.
— Сапожков? — снова высказалась Ахметгалиева.
— Нет, а ты, Владимир свет Александрович, чего молчишь?
— Боюсь обломать вам игру, — улыбнулся Данилов, с наслаждением потягиваясь. — Моя железная логика подсказывает мне верный ответ!
— Вот как! Давай поделись с нами своей мудростью!
— Элементарно, Ватсон! — Данилов изобразил, что курит трубку. — Есть непреложный закон, который гласит, что все кадровые перестановки заключаются в замене плохого начальника самым худшим из всех возможных. Исходя из него, я могу с уверенностью сказать, что нового главного врача зовут Алексеем Емельяновичем!
— Ну ты Нострадамус! — Шеф восхищенно хлопнул ладонями по коленям.
— Он угадал? — спросила Ахметгалиева.
Вознесенский многозначительно кивнул.
— О, мать моя женщина! — Ахметгалиева обхватила голову руками и принялась раскачиваться на стуле. — Убиться об стену! Емеля — главный врач! Немедленно вешаться или увольняться! Мало нам его, так ведь завтра он вытянет свою подстилку в начмеды и тогда… О-о-о! Уйду на хрен куда глаза глядят! Дежурантом!
— Может, не все так плохо? — осторожно высказался Сахаров.
— Для тебя, Славик, может и да, а для меня нет, — огрызнулась Ахметгалиева.
Сахаров надулся и засопел.
— Ясно одно, — подвел итог Вознесенский. — Теперь мы станем козлами отпущения. Запомните это и не совершайте ошибок, даже самых пустяковых. Новый главный врач нам спуску не даст. Пожалуй, Фаина, ты права — от разговоров о смене работы пора переходить к поиску новой работы. И почему нам не поставили Нижегородову?
— Потому что Гавреченков оказался более перспективным кадром, — объяснил Данилов. — Не старый, энергичный, целеустремленный. Мечта, а не главный врач!
— Совет в Филях? — Анна Сергеевна вошла в ординаторскую, — закрыла за собой дверь и только тогда продолжила: — В патологии прямо карнавал. Федоренко ходит важная, как начмед, а Оксана уже видит себя главной акушеркой. Оксаной звали Воробьеву, старшую акушерку отделения патологии беременности, женщину с узким лбом, массивной нижней челюстью, необъятным задом и еще более необъятным апломбом.
— Илья Иосифович, я к вам по поводу Семенцовой. Она пришла…
— Надо, Анна Сергеевна, — согласился Вознесенский, поднимаясь с дивана. — Пошли ко мне.
Пропустив вперед старшую сестру, заведующий вышел из ординаторской.
Ирина Семенцова, невысокая, тощая, вся какая-то угловатая, у Данилова вызывала чувство жалости. Ни кожи, ни рожи, ни ума, ни доброты, и как результат — вечное одиночество, к которому сама Семенцова уже привыкла. Но не свыклась, в глубине души считая себя несправедливо обойденной всеми жизненными благами. С возрастом Семенцова привыкла лечить грусть-тоску распространенным способом и преуспела в этом настолько, что к сорока годам стала запойной пьяницей.