Доктор Есениус
Шрифт:
Со времени катастрофы на Белой Горе, а особенно после разговора с доктором Адамеком, когда тот предостерегал Есениуса и просил его уйти, к доктору уже не возвращался прежний покой. Он постоянно испытывал мучительную тоску, точно предвидя неведомую опасность, уйти от которой уже невозможно. Напрасно старался он заглушить это состояние, невидимый источник выносил из глубин душевных всё новые и новые страхи: предчувствие ужасного будущего.
«Что страшит меня? — пытался он успокоить себя. — Ведь курфюрст Саксонский поручился за жизнь всех вождей сопротивления и, кроме смещения ведущих должностных лиц, ничего не произошло. Император Фердинанд, несмотря на все его недостатки, человек набожный:
Так утешал себя Есениус днем, а по ночам его одолевали видения. Случалось, снился ему Мыдларж, и всегда это-был страшный сон, пробуждение от которого было настоящим освобождением. И снова, как незваный гость, подкрадывалось беспокойство, подтачивая его мозг, как дятел подтачивает червивый ствол. Он пробуждался, когда слышал на улице крики или звон оружия, и у него начиналось дикое сердцебиение при звуке приближающихся шагов. Напрасно успокаивал он себя безрадостной мыслью, что никто не минует того, что ему уготовано, но он чувствовал какую-то странную перемену… Как врач, исследующий признаки неизвестной болезни, следил он за этим своим состоянием Он хотел разделить все свое существо на две независимые от друг от друга части: преследуемый ужасными призраками Есениус-человек, которою должен лечить Есениус-врач. Такое анатомирование собственного внутреннего мира, однако же, принесло ему облегчение: он вспомнил свою теорию о цикличности человеческой жизни. Это не его открытие, теорию эту он заимствовал у древних, но и сам на основе собственных наблюдений убедился в том, что в человеческом организме в определенные периоды происходят большие изменения. Самая большая перемена происходит на границе между молодостью и старостью. Теперь ему пятьдесят четыре года. Возможно, это только первые признаки великой перемены, к которой он должен быть готов. Так объяснял себе Есениус свое собственное душевное состояние — естественными причинами, — и это немного успокаивало его. Как ректору университета, ему пришлось пойти тернистой тропой кающегося, чтобы отвратить от школы императорский гнев. Профессорский совет послал его к герцогу Лихтенштейну, наместнику, чтобы от имени университета высказать сожаление по поводу недавнего заблуждения. Сердце его обливалось кровью.
— Признаем, что мы заблуждались, признаем, что мы прегрешили против неба и против его императорского величества. Пусть другие оправдываются, мы раскаиваемся. Судьям, которые будут судить наши действия, мы поведаем о нашей покорности: мы виновны, не спрашивали совета нашего, не слушали нас. Наука наша служит миру, и нужен ей мир, миром она жива; мы не желали войны. Отцу государства, нашему всемилостивейшему императору, мы говорим: отпусти, отец наш, сами не ведали мы, что творим, и ныне приносим наше покаяние.
Но желанного результата он не достиг.
Однажды вечером в квартире ректора раздался звонок. Так сообщили о своем приходе чужие.
— Прошу, — сказал Есениус, поднимая голову от работы.
Кто тревожит его ночью? Кто из чужих может прийти так поздно?.. И он взглянул на дверь.
На пороге стоял императорский рихтар Старого Места Шрепл.
— Пошли вам господь добрый вечер! — проговорил он и, не снимая шапки, подошел к столу, за которым сидел Есениус.
Лицо рихтара не предвещало ничего доброго. Есениус встал и, сохраняя наружное спокойствие, спросил:
— Чему обязан таким поздним визитом?
— Ваша
Есениус помимо своей воли взглянул на полуотворенную дверь, не ожидает ли там городская стража. Но он никого не увидел, не слышно было ни голосов, ни шороха. Это немного успокоило его. Наверное, рихтар должен выяснить какой-нибудь вопрос… Может быть, студенты схватились где-нибудь со стражей… Но тогда пришел бы городской рихтар…
— Слушаю. Если дело не терпит до утра, я готов ответить вам немедленно.
— У меня никаких вопросов… по крайней мере, в этом месте. Дело куда важнее. Мне очень неприятно, но я только исполняю свой долг… — Рихтар замолчал, он искал приличествующие случаю выражения. И Есениус понял. — Мне приказано арестовать вас. Прошу вас не сопротивляться и по доброй воле следовать за мной. Перед воротами коллегии ждут четверо стражников.
Ах, вот что! Стражники не смеют вступить на территорию академии без позволения ректора. Это традиционная привилегия университетов. Какая нелепость: только с его согласия стража может вступить в здание университета, чтобы арестовать его. А что бы сделал рихтар, если бы он оказал сопротивление? Вряд ли он справится с ним… Но Есениус отогнал эту безумную мысль и сказал себе, что не может поступать неосмотрительно и тем самым унизить достоинство университета.
— Естественно, что я подчиняюсь, — ответил он спокойно. — Но не могли бы вы отложить это до завтра? Я должен поручить университет заместителю. Нужно передать знаки достоинства ректора; печать и все грамоты и бумаги. Ручаюсь своим рыцарским словом, что утром я сам явлюсь в ратушу.
Рихтар впервые с самого своего прихода посмотрел на Есениуса более человеческим взглядом. Благодарение богу, с этим мороки не будет.
— Я верю вашему слову, ваша магнифиценция, и, если бы это зависело от меня, я охотно удовлетворил бы вашу просьбу. Но приказ, который я получил, не позволяет мне нарушить его букву. Еще нынче ночью я обязан доставить вас в тюрьму.
Есениус задумался: одеваться ему или позвать профессоров?
— По крайней мере, одну любезность вы могли бы мне оказать, — сказал он, взглянув на рихтара. — Скажите, кроме меня, вы должны арестовать еще кого-нибудь?
Это был очень важный вопрос. Если арестуют его одного, дело не столь серьезно. Но, если арестуют и других, дело осложнится…
— Я не нарушу никакой тайны, если отвечу, что приказ касается только вас. Правда, я говорю лишь от своего имени. Я не знаю, что происходит в Новом Месте и на Малой Стране.
Есениусу и этого было достаточно. Если бы были предприняты какие-нибудь широкие акции против вождей сопротивления, его не сочли бы главным преступником.
Немного успокоившись, он приказал позвать декана Кампануса. Проректор Фраделиус был в Германии, куда его послали договориться о помощи чешским сословиям. Заботы об университете он должен был поручить Кампанусу. Они не могли действовать сообразно с требованиями ритуала, потому что рихтар начал терять терпение. И Есениус только в общих чертах познакомил Кампануса с хозяйством университета. Он отдал печать и ключи и наскоро перечислил, что нужно выполнить в первую очередь.
— А если меня будут держать там долго, не забывайте обо мне, — прибавил он с горькой иронией, пытаясь улыбнуться.
Кампанус заверил ректора, что университет предпримет все, чтобы освободить своего ректора, и попытался утешить его, что произошло какое-то недоразумение; пусть доктор не отчаивается, и бог не оставит его…
Есениус тепло оделся, взял с собой еще смену белья и шерстяное одеяло да еще вынул из сундука несколько талеров, которые могли пригодиться ему в заключении.
Он обнял своего друга и ушел в сопровождении рихтара.