Доктор Голубев
Шрифт:
— Мне кажется, сейчас ваши поправки некстати.
— Да и отделение это не ваше, а мое, дорогой товарищ, — вмешался Кленов. — Вы же сами распорядились перевести больного ко мне.
Песков смешался…
— Так, слушаю вас. Пожалуйста! — сказал Сергей Сергеевич, обращаясь к Голубеву.
— Я ездил в управление, — продолжал Голубев. — Стрептомицина не получил.
— Вот безобразие! Что же вам сказали?
— Сказали! — иронически воскликнул Голубев. — Сказали, что будет завтра. Как будто больной может ждать!
И Голубев, все больше волнуясь, начал рассказывать, как он ездил в управление.
— Подождите, — перебил его Сергей Сергеевич и быстро пошел к выходу. —
Голубев и Бойцов двинулись было за ним.
— Нет, нет. Я один. Вы подождите.
Они все же проводили профессора до гардероба. Бойцов взял Голубева под руку:
— Идемте ко мне…
Они зашли в партбюро, зажгли свет. Бойцов пододвинул стул, сел так, что колени его касались колен Голубева, успокоительно произнес:
— Не волнуйтесь. Сергей Сергеевич привезет лекарство.
— Вы уверены?
— Безусловно.
Бойцов поморщил нос, отчего лицо его приняло задорное выражение. И это выражение еще больше расположило Голубева к нему. Он почувствовал необходимость поделиться с Бойцовым своими неприятностями и размышлениями — всем, что накопилось на душе:
— Ах, жалею я, что вас не было со мной в медицинском управлении! Вы бы посмотрели там на одного типа. Он больше часа продержал; меня в бюро пропусков, а потом разговаривать не захотел.
— Вы хоть фамилию записали этого чиновника? — спросил Бойцов, мрачнея.
— Я письмо члену Военного совета написал. Да разве этим дело поправишь? Вы знаете, сколько у нас в медицине недостатков?
Голубев не усидел и начал быстро ходить по комнате.
— В медицине иногда получается, как у того шофера, которому приказали «пулей лететь» туда-то и туда-то, но в то же время нагрузили машину так, что она еле-еле тронулась с места и на первом же подъеме забуксовала. Чтобы выполнить приказ, пришлось выбросить груз. Медицину тоже совершенно необходимо разгружать от лишнего груза, если, конечно, мы думаем «пулей лететь» вперед, в кратчайший срок преодолеть отставание.
— Это интересно, — сказал Бойцов. — Я, признаться, был другого мнения о медицине. А сейчас столкнулся с ней, и многое меня возмущает.
— Вот-вот! — воскликнул Голубев. — Вы понимаете, что у нас получается? Практические врачи в амбулаториях, поликлиниках, больницах, госпиталях тратят больше половины своего времени, как это ни парадоксально, не на больного человека, а на писанину. Они заполняют десятки бумажек — карточек, сводок, сведений, бюллетеней, журналов, отчетов, пишут невероятно длинные истории болезни, удлиняя их записью не столько того, что есть у больных, сколько ненужным — тем, чего нет. Так прямо и пишут: того-то не обнаружено, таких-то симптомов нет.
— Вот безобразие! — возмутился Бойцов и заерзал на стуле.
— Вы слушайте дальше. — Голубев убыстрил шаги, начал говорить отрывисто, сердито: — Если врач перевернул страницу в истории болезни, он обязан переписать заново все назначения. Почему? Зачем? Говорят, так принято. Но ведь, кроме истории болезни, имеется еще тетрадь назначений, и в ней вполне возможно вести контроль, а в истории отмечать только то, что вновь назначил или что отменил. Так нет же! А дневники? Это — целая эпопея! Снова каждый день упоминается все, что найдено у больного и чего нет и не может быть. И всем ясно, что этого не нужно делать, но по какой-то глупой традиции врач обязан это писать. Говорят: «История болезни — документ. На всякий случай вы можете…» Одним словом, если умрет больной, то вы можете доказать, что он умер не по вашей вине. Вот, оказывается, для чего нужна вся эта писанина. Ну, разве это мудро? — Голубев все более горячился, словно спорил с кем-то. — Масса времени идет на ненужное дело, и вследствие
— Что же вы молчите? — спросил Бойцов. — Значит, довольны.
— Нет, Петр Ильич, я не знаю еще такого врача, который был бы доволен этой пожирающей время, тормозящей дело писаниной. — Голубев взглянул на часы: — А мы не опоздаем?
— Нет, еще рано.
Голубев снова принялся ходить из угла в угол.
— Или вот еще. Научные работы. Неправильно они у нас ведутся, кампанейски, формально. Я понимаю, что не каждый может заниматься наукой. Но тогда зачем же составлять планы, поручать эту работу тому, кто не может ею заниматься? У нас в госпитале, например, по плану чуть ли не половина врачей должна заниматься научной работой. На самом же деле занимаются наукой единицы. Зато отчеты пишут в сто листов. А работы не выполняются, переносятся из года в год, из плана в план. Я вспоминаю клинику, академию. Там тоже не все благополучно. Большинство диссертаций — так называемые теоретические. Слов нет, нужны и такие диссертации, но основное — наука должна помогать практике. А этого-то как раз и нет. Чаще всего адъюнкт защищает диссертацию тишь для того, чтобы получить звание кандидата медицинских наук. И выходит: кандидатов много, а медицине от этого не легче. Вон Брудаков, наверно, тоже будет кандидатом. А толку-то что?! Ах, Петр Ильич! Идемте все-таки, а то я разговорился — не остановишь.
— Вы говорили в общем-то о нужных вещах.
— Волнует меня это. Поймите. Быстрее должна развиваться наша медицина, лучше лечить.
Бойцов поднялся, погасил свет:
— В ваших словах, по-моему, есть рациональное зерно. Я хотел бы вас просить, чтобы на одном из партийных собраний вы по этому поводу выступили. Согласны?
— Если это поможет делу, я готов выступить где угодно. Только ведь не понравится мое выступление.
— Не будем загадывать…
На площадке второго этажа они увидели Сергея Сергеевича. Он быстро и ловко, мелкими уверенными шажками поднимался по лестнице. Голубев заметил в правом его кулаке блестящую головку флакончика и кинулся к профессору:
— Достали?
Сергей Сергеевич, не говоря ни слова, протянул флакончик со стрептомицином. Голубев схватил его обеими руками и, забыв поблагодарить профессора, побежал в палату, где все так же толпились врачи.
— Ирина Петровна, быстрее шприц! — крикнул Голубев.
Врачи оглянулись. Николай Николаевич неодобрительно покачал головой.
«Они еще не знают», — подумал Голубев.
— Товарищи, вот! — сказал он, поднимая над собой флакончик с блестящей головкой. — Достали! Сергей Сергеевич достал.
Он заметил, как ожили глаза Николая Николаевича. Песков как будто сделался меньше, сгорбился.
«Он увидит, он поймет свою ошибку», — подумал Голубев, чувствуя сейчас любовь ко всем людям.
Лишь Прасковья Петровна сидела неподвижно, все в той же позе.
— Прасковья Петровна, — сказал Голубев, — стрептомицин достали. Теперь все должно быть в порядке.
Прасковья Петровна не пошевелилась.
«Ничего, она увидит». Голубева охватила небывалая жажда деятельности. Он чувствовал себя в пять, в десять раз сильнее. Казалось, не существовало в мире такой преграды, которой он не мог бы сейчас преодолеть. Ему на терпелось самому ввести первый кубик лекарства.