Доктор Сергеев
Шрифт:
Костя продемонстрировал перед студентами плотность глазных яблок больного.
— Итак, мы здесь несомненно имеем дело с гипогликемией. И если бы мы ввели в организм инсулин, то несомненно погубили бы больного. В легких случаях достаточно дать больному грамм пятьдесят хлеба или две-три ложечки сахару, но сейчас мы уже принуждены прибегнуть к более сильным средствам, — мы введем внутривенно сорокапроцентную глюкозу в количестве до пятидесяти санти. Вот, пожалуйста…
Сестра принесла большой шприц. Костя, вымыв руки и обтерев их спиртом, сам приготовил место
Больной сделал движение, открыл мутные, словно пьяные глаза, тупо посмотрел на окружающих и снова как бы заснул. Но вскоре опять пошевелился, всмотрелся в лицо Кости и тихо спросил:
— Что со мной?
— А вы разве не знаете? — спросил Костя.
— Догадываюсь… — ответил больной, подумав. — Это уже бывало.
— То-то, — улыбаясь сказал Костя, разговаривая как со старым знакомым. — Сколько вкатили себе сегодня?
— Двадцать.
— Щедро. Завтракали?
— Нет, доктор, не успел…
— Все как по-писаному. Разве вы не знаете, чем это вам грозит?
— Торопился, доктор, не успел.
— Пошлите на кухню за обедом, — обратился Костя к сестре. — Накормите больного, так не отпускайте.
Больной все больше приходил в себя и охотно отвечал на вопросы студентов. Уходя, Костя посоветовал больному, во избежание врачебной ошибки, иметь в кармане записку: «У меня диабет, пользуюсь инсулином».
Студенты окружили Костю, засыпали вопросами, просили разрешения посетить его отделение. А та высокая, голубоглазая, с овальным чистым лицом, все так же пристально и ласково смотрела на него, а потом, прощаясь у входа в клинику, смущаясь спросила, можно ли ей, так как она очень интересуется эндокринологией, работать у него в отделении, и Костя ответил, что можно, пожалуйста.
— Ах, «можно», «пожалуйста»? — весело передразнил его кто-то сзади, когда он входил в вестибюль.
Он сразу узнал голос Лены.
— А мне «пожалуйста», «можно»? — все так же смеясь, спрашивала она. — Любезничаешь тут, ловелас несчастный!
— Откуда ты? — обрадованный, искренне удивился он.
Оказалось, что Лена пришла уже давно и, узнав, что Костя в приемном покое, пошла вслед за ним и видела и слышала все, что происходило.
— Как ты, Костик, вырос. Разговариваешь совсем как папа…
Она смеялась и шутила, рассказывала, как на своем дежурстве выиграла у Николая Ильича Курбатова и у Михайлова по коробке шоколада. Курбатов говорил, что у больной, доставленной в карете скорой помощи, аппендицит, Михайлов — что внематочная беременность, а она, Лена, утверждала, что здесь ни то, ни другое. Когда вскрыли полость живота, и Курбатов, и Михайлов первый раз в жизни, эдакие самоуверенные наглецы, смутились, — у больной оказалась киста яичника, которая настолько разрослась, что прорвала яичник. Вся брюшная полость была залита кровью. Михайлов еще спорил, доказывал, что это зародыш, а не киста, и сдался только после заключения лаборатории.
— Вот, Костик, — тормошила его Лена, весело смеясь и заражая его своим весельем. — Я, брат, талантливая, у меня, брат, чутье… И я увлеченно учусь… Покажи мне свое отделение, — вдруг уже серьезно сказала Лена. — Идем.
— Подожди минуточку… — взмолился он. — Поговорим еще немного…
— Нет, времени мало, только один день такой выдался, а я хочу обязательно посмотреть, как ты работаешь.
Она шла быстро, но ступала по вымытому линолеуму мягко, словно была в домашних туфлях. С ребячьим любопытством заглядывала в палаты, делала шутливые замечания.
— Сестра хорошенькая, даже очень. А главное, блондинка, совсем в твоем вкусе. Сам выбирал, или это случайно? Господи, и докторица красивая! Где ты их достаешь? Смотри, Костик, я ведь ревнивая!
Она делала «страшные» глаза, смешно гримасничала и была похожа на ту тонкую и легкую, чуть угловатую девушку-подростка, какой он узнал ее шесть лет назад. И Косте было особенно радостно то, что серьезная, даже солидная, порой суровая на работе в клинике, в научных собраниях, в отношениях с товарищами, Лена с ним была детски-шаловлива, весела. Только с отцом и с ним, Костей…
«Только ли?» — вдруг мелькнула короткая ревнивая мысль.
Он посмотрел на Лену, увидел ее простую, ясную улыбку и сразу успокоился.
Он показывал Лене одного за другим своих больных, коротко излагал историю болезни, рассказывал об успехах лечения, демонстрировал поправлявшихся.
— Вот, посмотри, — показывал он больную девушку Катю. — При поступлении в клинику вся классическая триада была резко выражена. И вообще она была в тяжелом состоянии. А сейчас… Вот возьми пульс… Почти норма… Железа наполовину уменьшилась, глаза сравнить нельзя с тем, что было…
— Как вы себя чувствуете, Катя? — обратился он к больной.
— Ох, Константин Михайлович, спасибо. Очень хорошо. Вот смотрите, доктор, — обрадовалась Катя, обращаясь к Лене, и вытащила свои заветные карточки. — Смотрите… Вот это я была до болезни. Факт! Честное слово! А вот это меня сняли здесь, а клинике, два месяца назад, видите, какая страшила. Глаза как у той жабы. А шея — не дай бог даже вспомнить! А худущая была — прямо ложись и помирай! Факт! Честное слово! А теперь, видите, опять ничего…
— Мы готовили ее к операции, — сказал Костя, переходя к следующей койке, — но сейчас думаю недели через две отпустить ее совсем. А вот наша знаменитая Лялька.
Лялька бесцеремонно вылезла из-под одеяла, встала на кровати и потянулась к Косте. Костя взял ее на руки.
— Что ты мне принес? — деловито спросила Лялька.
— Шоколад.
— А где он?
— Да ты же его съела.
— Когда?
— Утром.
— А еще?
— Еще я не успел, я еще на улицу не выходил.