Доктор Сергеев
Шрифт:
Костя и Лена вышли на балкон. По Неве тихо плыл белый пароход. Мягко скользили лодки. На асфальтовом тротуаре девочки шумно играли в классы.
— Какое счастье, Ленушка, что мы с тобой теперь никогда не расстанемся… — глядя в глаза Лены, целуя ее руки, шептал Костя.
— Да, Костик, теперь мы всегда будем вместе… — так же тихо говорила Лена.
На расстоянии полуквартала от их дома, на углу двух улиц, громко вещал большой репродуктор, но слов издали нельзя было понять.
Под репродуктором собирался народ.
— Смотри,
— Здесь всегда толпятся, — ответил Костя.
Но у репродуктора в одну минуту собралась огромная толпа.
— Пойдем, — предложила Лена, — включим радио, послушаем.
Они вернулись в столовую.
Было беззаботно, светло и весело. Через открытые окна щедро вливались широкие потоки яркого солнца, в темных стеклах играла глубокая синева неба, от цветов исходила свежесть.
— Одну минутку, товарищи, — попросила Лена, — послушаем радио.
Все смолкли. В это мгновение в столовую вошла Мокеевна с переносным аппаратом в руках.
— Тебя, Никита Петрович, — сказала она привычно. — Из клиники. Просили сейчас же позвонить.
Она включила аппарат, набрала номер и подала трубку профессору.
— Это я! — произнес Беляев весело. — Да. Кто? Доктор Лавров? Здравствуйте, доктор. Радио? Нет, не слушаем. А что?
Лена с Костей переглянулись. Лена подошла к приемнику и включила его.
— Что?.. — вдруг взволновавшись, переспросил Никита Петрович и встал. — Что такое?.. На нас?.. В четыре часа ночи?.. Сейчас включу.
Он бросил трубку. Резко повернулся. Хотел что-то сказать, но голос пресекся, и он издал странный хриплый звук.
Радио уже передавало слова сообщения.
Лена переключила приемник на Ленинград, и знакомый голос зазвучал совсем близко:
«…Теперь, когда нападение на Советский Союз совершено, Советским правительством дан нашим войскам приказ — отбить разбойничье нападение и изгнать германские войска с территории нашей родины…»
Да, сомнений быть не могло!
Страшное испытание, как внезапный гром, обрушилось в час, когда, казалось, ждать его было невозможно.
Костя стоял бледный, оглушенный, не отрывая глаз от освещенного окошечка приемника.
«Мирная жизнь окончилась… — билось в его подавленном мозгу. — Началось тяжелое испытание. Мирная жизнь окончилась…»
Все стояли неподвижно. Только Костина мать внезапно опустилась на диван, словно у нее подломились ноги, а старая Мокеевна широко перекрестилась.
«…Правительство Советского Союза выражает твердую уверенность в том, что все население нашей страны, все рабочие, крестьяне и интеллигенция, мужчины и женщины, отнесутся с должным сознанием к своим обязанностям, к своему труду. Весь наш народ теперь должен быть сплочен и един, как никогда…»
— Да… — сказал Никита Петрович, прослушав обращение. — Мокеевна, позвони в гараж, чтоб прислали машину. Поедем? — не то спросил он, не то
И, словно отвечая ему, откликнулся Василий Николаевич.
— Да, и нам надо, — сказал он Браиловскому и Косте. — Я только позвоню домой — и поедем.
Огромная тяжесть придавила всех.
В комнате стало душно, тесно и как будто темнее.
Хотелось сказать что-то важное, но слова ничего не выражали.
— Какое жестокое, подлое коварство… — тихо, как бы про себя, сказал Никита Петрович. — Какая злобная подлость!
— Неслыханно, неслыханно! — негодовал Василий Николаевич.
— Как же так? — разводил руками старик Сергеев. — Без предъявления каких-либо… без предупреждений… Как же так? Ведь эдакое злодейство!..
Михайлов сидел молча, напряженно думая. И вдруг, багрово покраснев, с силой ударил по столу огромным кулаком.
— Ах, сволочь!..
Посуда на столе зазвенела, точно ее разбили, но Михайлов снова ударил по столу еще сильнее прежнего и резко встал.
— Ах, сволочь! Ну, погодите ж!.. Погодите!..
У него не хватало слов для возмущения, его душили негодование, гнев, ненависть, и он выражал все, что разрывало его грудь, вот этим ударом кулака и этим грубым словом.
Костя вышел на балкон, за ним вслед вышла Лена. Оба они, будто ожидая чего-то страшного, одновременно посмотрели на небо. Но синий купол был таким же голубым и чистым, как утром. И Нева так же отражала в себе его прозрачную синеву, и так же неслышно проплывали тихие лодки, и на тротуаре весело играли дети.
Костя посмотрел в глаза Лены, взял ее руки, прижал к груди, к лицу, снова к груди и молча, долго, неотрывно целовал их.
— Костик, — сказала Лена. — Милый… Что бы ни случилось, что бы война с нами ни сделала, куда бы нас ни раскинула, я всегда, везде буду только с тобой…
К подъезду подошла знакомая машина, и они вернулись в комнату.
XII
Дни проходили в беспрерывном движении. Обе клиники — и у Лены и у Кости — превратились в большие госпитали. Надо было срочно распределить больных по больницам, часть выписать домой, быстро дооборудовать отделения, начать приемку раненых, комплектовать новые штаты, заменять мобилизованных.
Костя подал заявление о зачислении в армию, но ходатайство было отклонено, — его оставили при клинике. Он обратился в высшую инстанцию, но там ему сказали, что «клиническая и научная работа в стране не кончилась», что «надо делать то дело, на которое вас поставило государство». Никакие доводы о его возрасте, о военном долге, о том, что в клиниках и лабораториях достаточно пожилых людей, — не действовали. Его не отпускали. Лишь тогда, когда Беляев был назначен главным хирургом одного из фронтов, а Михайлов — одной из армий, Косте удалось добиться своего.