Доктор Сергеев
Шрифт:
Костя долго объяснял огорченному танкисту, что до заживления раны ему придется полежать в тыловом госпитале, но тот так и не поверил, что «из-за такого пустяка» необходимо отправлять в тыл.
И Соколов, и Трофимов, и соседняя вторая бригада, и большинство людей медсанбата не спали уже третью ночь. Шестьдесят восемь часов подряд они принимали, осматривали, оперировали, транспортировали в тыл.
Старший хирург, военврач второго ранга Иван Николаевич Соколов, человек лет сорока, худощавый и бледный, обросший седоватой щетиной, в небольших перерывах между операциями бессильно опускался на ящик у стола, а когда
Ночью стало заметно тише, и Сергеев, оставшись без Соколова и Трофимова, ушедших отдохнуть, оперировал до утра один, — ему помогали две сестры и три санитара. Напряженность первых часов уже исчезла. К нему пришла некоторая уверенность, ощущение хорошо усвоенных знаний. Превосходно помогали молодые сестры — они прекрасно знали свое дело. Они легко определяли общее состояние больного и состояние раны, умели остановить кровотечение, ловко накладывали повязку и шины, при шоке быстро впрыскивали морфий, вливали кровь, отогревали раненых. Костю трогало это удивительное профессиональное умение совсем молодых девушек, отрешенность от своих личных переживаний и особенное, глубочайшее понимание своего долга.
Одна из сестер, маленькая и тоненькая, выглядела шестнадцатилетним подростком, хотя в действительности была намного старше. И Косте казалось странным, что на операциях она вела себя как опытная хирургическая сестра. Не ожидая указаний, она подавала инструменты, знала их очередность, и если Костя ошибался, называя не то, что требовалось, она уверенно протягивала нужный инструмент.
— Кохер! — говорил Костя.
Но Шурочка протягивала зажим Пеана, и Костя не возражал, сразу вспомнив, что действительно для венозных сплетений, лежащих в нежных и мягких тканях, зажим Кохера подходит менее.
Другая сестра, которую все, несмотря на ее молодость, называли Надеждой Алексеевной, заменяя врача, уверенно и спокойно ассистировала, вызывая еще большее удивление Кости.
С рассветом гул канонады снова усилился, и к утру подвоз раненых сравнялся с вчерашним. И уже снова стояли за своими столами чуть отдохнувшие Соколов и Трофимов. И снова санитары укладывали на столы раненых, и снова в тесной операционной слышался приглушенный стон, внезапный крик, металлический звон падающих в таз инструментов, отрывистые голоса врачей.
К полудню Косте показалось, что канонада приближается, а к вечеру выяснилось, что наши батареи действительно стоят уже где-то совсем близко.
— Отходят наши… — сказал Сергееву побледневший и осунувшийся Трофимов.
— Я и то догадался… — тихо ответил Костя.
Бушуев, снимая с носилок раненого, таинственным полушепотом сообщил ту же новость:
— Опять, товарищ военврач, отступаем…
Санбат получил приказ отойти на запасную площадку. Было ясно, что отойти надо немедленно, но поток раненых не прекращался, операции надо было производить беспрерывно. Между тем близость боя ощущалась все явственнее. Снаряды рвались вблизи расположения санбата, где-то рядом пылали колхозные конюшни, и полыхающее пламя сливалось с далеким багровым заревом,
Медсанбат ушел, оставив хирургическую бригаду заканчивать работу. Последним должен был уйти Костя. Вместе с Шурочкой, заметно побледневшей, еще больше похожей на подростка, вместе с невозмутимо спокойной Надеждой Алексеевной, вместе с санитаром-уральцем, энергичным и угрюмо-бодрым Бушуевым, Костя работал в ожидании возвращения машин. Раненых, минуя батальонные и полковые перевязочные пункты, приносили прямо в санбат, вследствие загруженности машин эвакуация задерживалась; перевязки, и особенно операции, в обстановке боя, казалось, шли очень медленно. Где-то совсем близко грохнуло, и волной вышибло все рамы в избе. Пыльный сквозняк пронесся через помещение.
— Закрыть рану!.. — крикнул Костя сестре сквозь марлевую повязку.
Но Надежда Алексеевна уже прикрыла стерильной салфеткой большую рану на желтом от йода бедре раненого.
«А дальше что? — в отчаянии подумал Костя. — Ведь в рану ворвется облако пыли. Что делать?..»
— Продолжайте, — тихо сказала Надежда Алексеевна. — Все будет хорошо.
Она открыла рану, и Костя продолжал операцию, заканчивая перевязку бедренной артерии.
— Вот тебе и асептика и антисептика… — сказал он, стараясь овладеть собой.
Работать стало невозможно. Земля под ногами содрогалась, изба покачивалась, с шумом падали вещи. Ветер, отрывая наскоро прибитые к окнам одеяла и простыни, вносил клубы пыли, дыма, сухие листья и солому. Ослабевшие аккумуляторы давали все меньше света.
Сергеев решил до переезда прекратить операции и поставил весь персонал на перевязки.
Но первый же тяжелораненный, пораженный в грудь молоденький лейтенант с чудесной фамилией — Чехов, заставил Костю изменить решение.
Когда раненого положили на стол, Сергеев увидел, что из-за открытого пневмоторакса воздух через рану проник в область плевры. Раненый задыхался.
И Сергеев, волнуясь, торопливо думал:
«Если не оперировать здесь же, на месте, раненый погибнет в ближайшие часы… Если же прооперировать сейчас, не теряя ни минуты, шансы на благополучный исход резко поднимаются… Что делать? У меня нет достаточных знаний, нет опыта, нет техники… Как хирург — я слаб… Очень слаб… И, наверное, не сумею провести операцию на должной высоте… Но если я не рискну, тогда раненый обречен… Он не дотянет до госпиталя…»
В помещение вошел комиссар Фролов — высокий, худощавый, подтянутый человек с продолговатым бледным лицом и строгими темными глазами.
— Кончайте перевязки, готовьтесь сняться! Сейчас придет транспорт! — крикнул он с порога.
Костя объяснил комиссару положение.
— Задумываться не приходится, — заметно снизив голос, чтобы больной его не услышал, сразу же ответил Фролов. — Сами же говорите: «Не сделать — будет худо, а сделать — может, и удастся спасти». Стало быть, надо делать.
Костя заставил трех санитаров держать вокруг стола раскрытые простыни, образующие ширму, комиссар поднял над операционным полем два аккумуляторных фонаря, и Костя, забыв об окружающем, будто работал в хорошо оборудованной больнице, освежил рану, обнажил мышцы и, осторожно проникая в глубину грудной клетки, перевязывал кровоточащие сосуды.