Доктор Великанов размышляет и действует

Шубин Алексей Иванович

Паразвлекав доктора и Ульяну Ивановну этим и другими рассказами, Василий Степанович зевнул и переменил тему:

– Теперь мы с вами, Арсений Васильевич, в нашей мастерской твердый порядок заведем. Чем вам на непривычной работе мозоли набивать, сидите вы спокойненько да немецкие разговоры слушайте…

– Зачем же мне их разговоры слушать? – полюбопытствовал доктор Великанов.

– Да так. Интересно знать все-таки, чего они промеж себя думают.

… Совсем поздно, когда хождение по селу было запрещено под страхом смерти,

раздался стук в дверь. Стук был не простой, а условный, потому что Василий Степанович сразу же открыл дверь. В хату проскользнул рыжеволосый подросток лет четырнадцати. Увидев незнакомых, он застеснялся.

– Племянник мой – Санька, – отрекомендовал Василий Степанович. – Что же ты не здороваешься?

– Здравствуйте! – произнес парнишка и покраснел.

– То-то! Вежливость и ноне не отменена, – поучал дядя.

В глазах старого плотника сверкнул веселый огонек.

– Паренек, между прочим, Арсений Васильевич, с вашего конвейера спущен. У сестры роды трудные были, и ее в город отправляли… Ну, сказывай, зачем пришел?

– Дядя Миша прислал…

– За стамеской, верно? Сейчас дам…

Оба вышли в сени, и оттуда Василий Степанович – после довольно длительного отсутствия – вернулся один.

Ульяна Ивановна и доктор Великанов уже спали.

Глава десятая

Знал бы доктор Великанов, что сулит ему завтрашний день, не спал бы он так спокойно.

Виновницей тревоги явилась Ульяна Ивановна и, косвенно, Санька-Телефон, потому что свою решимость на крайне рискованный поступок сестра-хозяйка почерпнула из разговора с ним, происходившего с глазу на глаз.

– И не боишься ты по лесу бегать? – спросила Саньку Ульяна Ивановна, не слишком благоволившая к лесной природе.

– Чего же бояться?

– Вдруг гадюка за ногу тяпнет?

Санька, знавший окрестные леса, как свои пять пальцев, отвечал солидно и по существу:

– Гадюк девчонки да старые бабы боятся.

– А леший?

Ответить на этот вопрос у Саньки было две возможности: либо категорически отвергнуть существование лешего, к чему его обязывал долг пионера, либо дать волю своей поэтической фантазии. Угадав в Ульяне Ивановне благосклонного слушателя, Санька колебался недолго.

– Леший? Это вот да! – многозначительно проговорил он. – Лешему не попадайся…

– Вредный, что ли?

– Иной раз ничего – пошутит только, а если рассердится – пиши пропало!

– Чего же ему сердиться?

– Мало ли чего? Бывает, скажем, обидишь его чем – дерево любимое повалишь, или выругаешься, или еще чего сделаешь… Пьяных он тоже не любит. С дядькой Егором такой случай был. Пришел он в лес пьяный да еще выругался, а лешак за это взял да к Комарову кордону за пятнадцать километров его и завел. Проснулся дядя Егор утром и видит: совсем не то место, а как туда попал – сообразить

не может.

Рассказ Саньки заинтересовал Ульяну Ивановну, и она сразу же приняла сторону не пострадавшего Егора, а добродетельного лешего.

– Видать, твой дядька – пьяница хороший, – определила Ульяна Ивановна. – Я его, такого, не за пятнадцать, а за сто пятнадцать километров завела бы…

Ни мало не обидясь на столь резкий отзыв о его несуществующем родственнике, Санька, вдохновляясь, продолжал:

– С бабкой Аграфеной еще чуднее было. Пригнала она в лес козу, привязала за пенек и пастись пустила, а сама начала хворост собирать. Собирает и слышит – стучит что-то, а коза кричит: бье-бье-бье… Смотрит бабка Аграфена: коза с кем-то брухается. А это лешак к ней подобрался и играться затеял. То он козу рогами саданет, то она его… Только знай стукают!

– Ну, и что?

– Да ничего. Побрухались и бросили.

Но Санька почувствовал, что рассказ получился бледноват и, поправляя дело, очертя голову ринулся в волны вдохновенной фантазии.

– Только после этого у козы цветное молоко пошло, – сообщил он.

– С кровью? – обеспокоилась Ульяна Ивановна.

– Нет, вовсе зеленое, – удивляясь собственной выдумке, врал Санька. – Зеленое, как лист березовый, и дю. же сладкое, словно мед, только травой отдавало.

Хотя Ульяна Ивановна и не очень поверила в существование зеленого молока, но Санькин рассказ ей понравился. Он давал повод к хозяйственным размышлениям.

– Твоя бабка скипятить бы его попробовала, – посоветовала она.

– Как же, пробовала! – с готовностью подхватил Санька. – Только поставила на огонь, а оно как зашумит, как запузырится… Потом искры из него полетели. А потом вовсе, как керосин, вспыхнуло. Едва пожара не получилось.

– Похоже, заливаешь? – усомнилась на этот раз Ульяна Ивановна.

Но Санька был не таковский, чтобы уступить.

– Право слово!.. Да вот и со мною недавно было. Иду по лесу, и вдруг меня по морде шлеп!.. Что, думаю, такое?

Вытерся, иду дальше, опять что-то шлепнуло. Чувствую – мокрое, а понять не могу. Только вытерся, а оно снова!.. Да так раз двадцать, а то и все сто… Потом только понял, что это лешак грибами швыряется.

Но грибы в данную минуту Ульяну Ивановну интересовали мало. Снисходительно, даже с некоторым удовольствием выслушав Санькины рассказы о лешем, она, как бы между прочим, навела разговор на более деловую тему.

– А немцы? Поди, по всему лесу шатаются?

Вместо ответа Санька свистнул.

– Да они с дороги в лес свернуть боятся. По большим дорогам, верно, их много ходит и ездит – там охрана поставлена и броневики взад-вперед раскатывают. И то по одному не ходят, а целой оравой. А в самом лесу их на тропинках вовсе не бывает. Разве писарь их комендатуры – он, когда пьяный, отчаянный делается, ничего не боится.

– Отчего же они в лес ходить боятся?

Этот вопрос Санька пропустил мимо ушей, но Ульяна Ивановна любила беседовать обстоятельно и поэтому повторила:

– Чего же им в лесу бояться?