«Доктор Живаго» как исторический роман
Шрифт:
Про возвращение Живаго в Москву говорится заведомо противоречиво: «…доктор с Васею пришли в Москву весной двадцать второго года в начале нэпа» [Там же: 470], и за несколько страниц до этого было сказано о возвращении в «начале нэпа, самого двусмысленного и фальшивого из всех советских периодов» [Там же: 473]. По возвращении «Юрию Андреевичу в первые же дни его появления рассказали об обстоятельствах отъезда его близких из Москвы за границу» [Там же]. Однако о том, что «несколько видных общественных деятелей, профессоров из кадетской партии и правых социалистов, Мельгунова, Кизеветтера и Кускову <…> а также дядю Николая Александровича Громеко, папу и нас, как членов его семьи высылают из России за границу» [Там же: 413], Живаго узнает из письма, полученного им в начале зимы 1921/22 года, причем оно «пять месяцев шло» [Там же: 412]. Практика высылки за границу «активной антисоветской интеллигенции» ([Лубянка: 39–62]; ср. [Очистим
Здесь же возникает и еще один «анахронизм» — Комаровский убеждает Лару и Живаго отправиться с ним в организуемую на Дальнем Востоке буферную «Дальневосточную республику», куда его приглашают войти в правительство «министром юстиции» [Там же: 419]. В реальности Дальневосточная республика, назначение и формы существования которой описаны в романе достаточно точно, возникла в марте — апреле 1920 года [Рейхберг] — за полтора года до сюжетных событий романа:
В Приморье, на Тихом океане, происходит стягивание политических сил, оставшихся верными свергнутому Временному правительству и распущенному Учредительному собранию.
Съезжаются думцы, общественные деятели, наиболее видные из былых земцев, дельцы, промышленники. Добровольческие генералы сосредоточивают тут остатки своих армий.
Советская власть сквозь пальцы смотрит на возникновение Дальневосточной республики. Существование такого образования на окраине ей выгодно в качестве буфера между Красной Сибирью и внешним миром. Правительство республики будет смешанного состава. Больше половины мест из Москвы выговорили коммунистам, с тем, чтобы с их помощью, когда это будет удобно, совершить переворот и прибрать республику к рукам.
Замысел совершенно прозрачный, и дело только в том, чтобы суметь воспользоваться остающимся временем [Пастернак: IV, 419].
В реальности к моменту, к которому приурочен в романе «приезд» Комаровского, на территории ДВР шли постоянные военные столкновения противоборствующих («белых» и «промосковских») сил. 26 мая 1921 года во Владивостоке создается «белое» временное приамурское правительство, Москва же, напротив, отправляет в ДВР в качестве военного министра командующего Народно-революционной армией (НРА) В. К. Блюхера. Он успешно проводит мобилизацию и в феврале 1922-го берет под контроль Хабаровск, уничтожает или вытесняет из ДВР в зоны, контролировавшиеся японскими войсками, другие вооруженные силы. В октябре 1922 года НРА вступает во Владивосток. ДВР вошла в состав РСФСР 15 ноября 1922-го. Джонс склонен и здесь видеть анахронизм [Jones: 161], хотя из черновых материалов к роману можно заключить, что автор имел в виду именно события второй половины 1921 года, когда во Владивостоке действует не подконтрольное Москве правительство: «Из Рейхберга новая белогвардейская попытка на Дальнем Востоке. О ней знает Комаровский» [Пастернак: IV, 714]; автору известно и «о последней белой попытке организовать новое правительство на Дальнем Востоке (Рейхберг)» [Там же: 626].
Заметим, что одновременно Пастернак позволяет вставки «авторского» знания, которым не могли обладать в момент описываемых событий персонажи. Наиболее яркий пример — в главе «Лесное воинство», где доктор обнаруживает на шее убитого ладанку с текстом 90-го псалма:
Его в виде талисмана надевали на себя воины еще в прошлую империалистическую войну. Прошли десятилетия и гораздо позднее его стали зашивать в платье арестованные и твердили про себя заключенные, когда их вызывали к следователям на ночные допросы [Там же: 335].
Соединение обстоятельств разного времени в тексте не противоречило замыслу автора. Кроме вполне присущих жанру исторического романа анахронизмов [Maxwell: 70–71], в задачу Пастернака, как полагал уже В. Франк, входило сознательное отмежевание «от жанра романа-хроники», с тем чтобы «релятивизировать время, налагающее свою сетку на обычный исторический роман» [Франк: 194].
События и персонажи
Гражданская война в «Докторе Живаго» представлена изображением событий и обстоятельств 1918–1922 годов на Урале и в Зауралье. Местами действия становятся условный город Юрятин, находящийся неподалеку от него поселок Варыкино и опять же условные города Сибирского тракта — Крестовоздвиженск, Пажинск и др. Юрятину Пастернак придает черты реальной Перми, города, который ему был хорошо знаком. Он несколько раз бывал
Еще одной причиной выбора именно уральских обстоятельств могло быть и понимание Пастернаком масштаба не только противостояния белых и красных в этом районе, но и войны с крестьянами советских военных соединений (эпизоды таких столкновений многократно упоминаются на страницах романа), что подчеркивают и современные историки:
Гражданская война длилась на Урале и после ее официального окончания: вместо «мира» в регион пришли террор и «крестьянская война» 1920–1921 годов, которая в момент кульминации значительно превосходила масштабы знаменитой антоновщины в Тамбовской губернии и была остановлена беспрецедентным голодомором 1921–1922 годов, более катастрофичным, чем знаменитый голод в Поволжье [Нарский: 184].
Пастернак изображает картины последствий «продовольственной диктатуры»: сцены изъятия хлеба и крестьянского сопротивления появляются неоднократно на страницах романа, причем в разных его частях, и соответственно относятся к событиям от 1918 до 1921 года. Впервые отголоски крестьянских волнений доносятся до героев еще до приближения к Уралу:
Когда от Среднерусской полосы удалились на восток, посыпались неожиданности. Стали пересекать неспокойные местности, области хозяйничанья вооруженных банд, места недавно усмиренных восстаний. Участились остановки поезда среди поля, обход вагонов заградительными отрядами, досмотр багажа, проверка документов [Пастернак: IV, 224].
Представляя читателям заслуги Стрельникова перед красными властями, Пастернак подчеркивает обстоятельства, связанные с принудительным изъятием продовольствия:
Его послужной список последнего периода содержал Усть-Немдинское и Нижне-Кельмесское [110] дела, дело Губасовских крестьян, оказавших вооруженное сопротивление продовольственному отряду, и дело о разграблении маршрута с продовольствием четырнадцатым пехотным полком на станции Медвежья пойма. В его формуляр входило дело о солдатах-разинцах, поднявших восстание в городе Туркатуе и с оружием в руках перешедших на сторону белогвардейцев, и дело о военном мятеже на речной пристани Чиркин ус, с убийством командира, оставшегося верным советской власти.
Во все эти места он сваливался, как снег на голову, судил, приговаривал, приводил приговоры в исполнение, быстро, сурово, бестрепетно [Пастернак: IV, 249].
110
Используемые здесь Пастернаком топографические обозначения так же условны, как и Юрятин, Варыкино и др.
Ближе к цели путешествия доктор слышит разговор ненадолго севших в вагон спутников о насильственной реквизиции хлеба:
Внизу в теплушке разговаривали двое. Один спрашивал другого:
— Ну как, угомонили своих? Доломали хвосты им?
— Это лавочников, что ли?
— Ну да, лабазников.
— Утихомирили. Как шелковые. Из которых для примеру вышибли дух, ну остальные и присмирели. Забрали контрибуцию.
— Много сняли с волости?
— Сорок тысяч.
— Врешь!
— Зачем мне врать?
— Ядрена репа, сорок тысяч!
— Сорок тысяч пудов.
— Ну, бей вас кобыла задом, молодцы! Молодцы!
— Сорок тысяч мелкого помола.
— А положим какое диво. Места — первый сорт. Самая мучная торговля. Тут по Рыньве пойдет теперь вверх к Юрятину, село к селу, пристаня, ссыпные пункты. Братья Шерстобитовы, Перекатчиков с сыновьями, оптовик на оптовике! [Пастернак: IV, 234–235]
Обратим внимание, что здесь Пастернак очевидно обыгрывает элементы романа К. Федина «Братья», возлюбленная одного из героев в котором носит фамилию Шерстобитова.
Рядом с описанием изъятия хлеба у крестьян, в связи с пустой сельской усадьбой, возникает и размышление героя, перечисляющего возможные варианты участи дворянской семьи в 1917–1918 годах:
Жил ли кто-нибудь в доме, или он стоял пустым и разрушался, взятый на учет волостным или уездным земельным комитетом? Где были его прежние обитатели и что с ними сталось? Скрылись ли они заграницу? Погибли ли от руки крестьян? Или, заслужив добрую память, пристроились в уезде образованными специалистами? Пощадил ли их Стрельников, если они оставались тут до последнего времени, или их вместе с кулаками затронула его расправа? [Там же: 229]