Дольчино
Шрифт:
На вершине Цебелло росла грозная крепость. Не очень крутые скалистые склоны были освобождены от кустов и деревьев, могущих помешать стрелкам. Многочисленные редуты, вспомогательные башни и бастионы с умело расположенными бойницами и большими запасами камней для метания превращали гору в неприступную цитадель.
Перенесённая на Лысой Стене осада многому научила повстанцев. Одновременно с возведением защитных сооружений они строили теперь тёплые жилые помещения, просторные крытые стойла для скота, надёжные склады под зерно. В центре лагеря были вырыты бассейны
Чтобы иметь возможность незаметно для противника пополнять запасы воды, Дольчино велел прорыть тайный ход от одного из редутов к роднику, сочившемуся на склоне горы. Сам родник был углублён наподобие колодца и завален снаружи большими каменными глыбами.
Кроме того, на западном скате, выходившем в долину, была расширена естественная подземная галерея, проложенная бурными водными потоками во время таяния снегов. Получившаяся невидимая дорога длиной почти в милю могла быть использована для обходных манёвров и отступления.
Вождь апостолов выступал с проповедями по деревням, укреплял веру и будил мужество в сердцах своих многочисленных сторонников. Он хорошо знал: как бы ни были высоки возводимые стены, как бы ни были храбры и умелы защитники, без поддержки и помощи местного населения долго не продержаться.
Не зря епископ старался любыми средствами запугать крестьян. По его приказу то и дело устраивали публичные казни и сжигали целые селения.
Дольчино решил ответить на террор террором. Он распространил апостольское послание, предписывая всем верующим, в том числе монахам и прелатам, отказаться от владения землёй и имуществом. В случае неповиновения он грозил как посланец неба вечным проклятием и как мирской капитан — самыми суровыми наказаниями.
Феодалы, купцы, владельцы лавок и мастерских, оказавшие сопротивление, были обезглавлены. Это укрепило в народе авторитет повстанцев. Монахи и священники не осмеливались уже приближаться к местам, где появлялись апостолы. Слухи о жестокости ересиарха и его последователей всё сильнее действовали на солдат. Нередко крестоносцы бросали оружие и обращались в бегство, едва завидев патаренов.
Семейный совет
На краю Верчелли, прямо за стенами аббатства Сан Андреа, раскинулся большой военный лагерь. Сотни рыцарских шатров, солдатских палаток и крытых повозок тянулись рядами до самой Сезии. Новая армия крестоносцев, собранная со всех концов Европы, спешно готовилась к походу.
Во дворце епископа шёл семейный совет.
— Слава богу, Авиньон зашевелился. Климент пятый берёт на себя расходы.
Верчельский епископ Райнерий де Пессано торжественно развернул пергаментный свиток.
Томазо Авогадро принялся внимательно изучать бумагу.
— Наконец-то! Теперь можно быть спокойным. Всё как следует — подпись и печать.
— Не очень-то я верю папским грамотам, — скептически заметил Симоне Колоббьяно. — Золото было бы надёжней.
— В данном случае твои сомнения напрасны, — снисходительно улыбнулся Райнерий. — Его святейшеству невыгодно
— Мы и так рискуем. Чтобы купить швейцарских копейщиков, мне пришлось заложить земли и фамильные ценности, — проворчал Джакомо из Кваренья.
— Зато вы с братом избраны консулами. В вашей власти вернуть потраченное с лихвой.
— Для этого стоит лишь добить апостоликов и покончить с ересиархом, — не без иронии напомнил Симоне Колоббьяно.
— С таким союзником, как папская казна, глупо сомневаться в исходе борьбы, — возразил епископ. — К тому же большая часть дела сделана. Чернь в городах запугана, мужичьё повсюду поджало хвост.
— Тем не менее патарены продолжают громить наши армии, — негромко заметил Пьетро Авогадро, старший из верчельских консулов.
— От нас зависит — не допускать этого впредь! В последний раз мы немного не рассчитали силы.
— Если дело обстоит так просто, почему бы вашему преосвященству самому не возглавить войско?
— А разве я этого не делаю? Однако согласись, мой сан и возраст не совсем подходят, чтобы водить в бой солдат.
— Под Кампертоньо дядюшка убедился, что лучше доверять это нам, — усмехнулся Симоне Колоббьяно.
— Вести армию должен один из консулов или даже оба, — решительно произнёс Томазо Авогадро ди Казанова. — Слишком много поставлено на карту.
— В такой игре выигрывают те, кто остаётся в живых, — пожал плечами Пьетро.
— Великий боже! — с возмущением воскликнул епископ. — И это говорит рыцарь, для которого война всегда была святым призванием.
— Война, война! Это не война, а чёрт знает что! Даже пленных перестали выкупать. Я привык драться с достойным противником. Здесь же рискуешь не только головой, но и честью.
— Скажи лучше, вы привыкли к лёгкой наживе. До сих пор воевать для вас значило получать или платить выкуп. Нетрудно догадаться, почему вас бьют тряпичники. Вы боитесь их куда больше, чем они вас, и, едва зазвенят мечи, думаете только о своём спасении.
— Что ж тут удивительного? Не заботится о спасении лишь тот, кому нечего спасать. Нищие фанатики не так уж много теряют, поэтому им легче отправляться на небо.
— Но недавно ты, кажется, болтал о чести?
— Именно о ней! Вспомните судьбу сеньора Дель Рокко из Моссо. На прошлой неделе его отряд в двести латников был разгромлен всего тридцатью еретичками. Такого позора ещё не случалось. Хорошо, бедняга догадался пасть в схватке, не то ему оставалось бы служить посмешищем у шутов.
— Неужели правда? — изумлённо поднял брови Томазо Авогадро. — Я помню Дель Рокко. Его не заподозришь в малодушии.
— Во время миланской войны мы вместе сражались против Висконти, — подтвердил Джакомо. — Он слыл лихим капитаном.
— От бесчестия это его не спасло, — продолжал Пьетро. — Я лично опрашивал уцелевших солдат. Они устроили засаду, пытаясь захватить отступниц, когда те спускались к реке. В результате на месте боя остались две трети отряда, большинство уложены стрелами наповал.