Доленго
Шрифт:
– Гм-да...
– не то одобрительно, не то осуждающе промычал генерал.
– У каждого человека свой характер, свой норов, - сказал Михайлин, потупив глаза.
– Вам в чем-либо помогает господин Сераковский?
– спросил генерал у хозяина дома.
– Я имею в виду батальон, солдат.
– Я не счел себя вправе, ваше высокопревосходительство, привлечь к делу человека, который...
– Майор запнулся, с трудом подбирая слово.
– И напрасно, - перебил генерал.
– Люди с образованием в русской армии редки, очень редки, особенно
После разговора с генералом Зыгмунта стали чаще взамен каждодневной муштры посылать на хозяйственные работы - косить сено, плести маты из камыша, который надо было сначала заготовить на болотистом берегу, рубить твердый, как железо, саксауловый кустарник.
Вблизи Новопетровска саксаул уже извели, и с каждым разом его приходилось искать все дальше. Накануне прискакал в укрепление какой-то казах, от него узнали, что верстах в пятнадцати есть хорошая саксауловая роща, и Сераковского послали проверить, не обманул ли инородец. Одному в степь уходить не разрешалось из-за возможной встречи с хивинскими разбойниками, и Зыгмунт попросил себе в компаньоны Погорелова.
Ночью нежданно-негаданно прошел проливной дождь, такой редкий в июне, освеживший чахлые, засыхающие на корню травы, и ехать по степи, опустив поводья, было чрезвычайно приятно.
– Боже, какое счастье хоть на время избавиться от всевидящего ока отца-командира!
– сказал Погорелов.
Стояло раннее, нежаркое утро с легким освежающим ветерком. Над глинистыми обрывами, испещренными гнездами, с криком носились стрижи, иногда дорогу переползали змеи, которых в укреплении называли песочными: почуяв опасность, они за несколько секунд зарывались в песок.
Узкая, протоптанная кочевниками тропа шла с одного бугра на другой. Иногда попадались неглубокие пади, блестевшие на солнце подобно замерзшим лужам. Пади поросли солончаковыми травами, единственными растениями, которые выживали на этой пропитанной солью земле.
С гребня высокого холма они заметили вдалеке, почти на горизонте, большой верблюжий караван, это шли из Хивы в Оренбург купцы с товаром - от колодца к колодцу.
– Еще заберут в плен и продадут в невольники, - невесело пошутил Погорелов.
Такие случаи бывали не раз, и в Хиве одно время содержалось до тысячи проданных в рабство русских людей.
– Не заберут! Мы ведь им не хотим и не делаем зла, - сказал Сераковский.
– Ты очень наивный человек и витаешь в облаках. Давай-ка лучше скроемся с глаз да понаблюдаем, как будут вести себя хивинцы.
Караван шел своей дорогой.
Сераковский и Погорелов ехали не торопясь и лишь к полудню добрались до оврага, о котором говорил казах. Там было прохладно, зелено, росла пахучая, с серебристыми листьями джида и тихо журчал ручей, очевидно, он никогда не пересыхал, а после дождя разбух, набрался сил. Тут они оставили лошадей пастись, а сами пошли дальше: по словам
– Я же говорил, что нечего проверять... Надо верить человеку, сказал Сераковский, увидев причудливо искривленные кустистые деревца с зелеными веточками вместо листьев.
Теперь можно было и отдохнуть - не торопиться же назад в укрепление! Через седло у Сераковского была перекинута переметная сумка с выданной каптенармусом едой, он хотел уже достать ее, но в этот момент из кустов неожиданно вышел казах. Он приложил руку к груди и низко поклонился Сераковскому.
– Не узнала?
– спросил он, дружелюбно улыбаясь.
– Постой, постой...
Сераковский сделал несколько шагов навстречу и протянул руку. Ну конечно, это же тот самый кочевник, которого он нашел раненым в степи!
– Идем юрта, кибитка, по-вашему, - промолвил казах.
– И тот солдат идем. Чай пить будем, кумыс свежий... Гостем будем. Наша тут стоит.
– Он показал рукой куда-то влево.
Сераковский и Погорелов переглянулись.
– Пошли!
Они взяли за повода коней и двинулись вслед за казахом, Сераковский охотно, Погорелов - немного сомневаясь, стоит ли идти к незнакомым кочевникам, тем более вдали от укрепления.
– Мой тебя давно заметил, - сказал казах, оборачиваясь.
– Как тебя зовут?
– спросил Сераковский.
– Абай... А тебя?
Вскоре они услышали лошадиное ржанье, блеянье овец, человеческие голоса. Несколько кибиток стояло в степи, из одной из них, крайней, навстречу вышел белобородый старик и поклонился гостям. Очевидно, он ждал их.
– Здравствуйте, - сказал он.
– Мой сын Абай рассказал мне, что вы спасли ему жизнь. Теперь он ваш должник.
– Старик говорил по-русски не только правильно, но и почти без акцента.
– Добрый день!
– Сераковский и Погорелов поклонились.
– Заходите в юрту. О лошадях позаботятся.
Внутри кибитки было прохладно и сумеречно, особенно после слепящего солнца. Посередине горел небольшой костер, и над ним, в дыму, коптилось мясо. На стенах висели несколько луков, стрелы, конская сбруя, сабля, пестрые стеганые халаты, кухонная утварь.
– Садитесь, - сказал старик, показывая на расположенную против входа низенькую кровать, прикрытую ковром.
Кибитка постепенно наполнилась народом. Пришли те, кого, наверное, пригласили. Они молча кланялись, прикладывая руку к сердцу, и усаживались.
По восточному обычаю, первое время сидели молча. Старый хозяин налил в пиалы кумыс и подал сначала русским гостям, затем остальным. Кумыс был кисловатый и ударял в нос острым винным запахом. Пожилая, с морщинистым лицом женщина, должно быть мать Абая, принесла и с поклоном поставила на низенький столик перед гостями огромное блюдо дымящегося плова. Его ели руками, помытыми в общем тазу. У Сераковского и Погорелова с непривычки это не получалось, но хозяева делали вид, что не замечают неловкости гостей.