Доленго
Шрифт:
– Что-то панство запаздывает, - сказала пани Тереза, перетирая полотенцем кружки.
– Многие из них подневольные люди.
– Да, да, я понимаю...
– Она вздохнула.
Явились почти все сразу. Это была примерно та же компания, которая собралась в доме Венгжиновского в первый день приезда Зыгмунта в Оренбург. Пришел, попыхивая сигарой, бородатый Федор Матвеевич Лазаревский. Быстрым, торопливым шагом поднялся на крылечко ксендз Михал Зеленко, молодцеватой походкой вошел Карл Иванович Герн в ладно пригнанной форме штабс-капитана. Едва
– Добрый вечер, господа! Здравствуйте, пани Тереза!
– раздались приветственные возгласы.
Станевич сердечно пожал всем руки, глядя каждому в глаза и улыбаясь от того, что снова видит друзей. Был он молод, светел лицом, приветлив и, как все, носил короткие, аккуратно подстриженные усики. В Оренбург его перевели из Дворянского полка - за вольнодумство - и зачислили во второй линейный батальон, где "примерным поведением и усердием" он должен был заслужить офицерский чин, однако же не прежде 1855 года.
Каждый из пришедших что-либо прихватил с собой, и не только продукты, которые тут же уносила на кухню пани Тереза, но и нечто другое, например новую книгу, или письмо "оттуда", с родины, привезенное с оказией, а значит, минуя цензуру, или свежую газету, которую удалось выпросить у писаря на вечер.
– Господа, имею новость номер один, - нетерпеливо произнес ксендз Зеленко.
– А именно, пан Михал?
– спросил Сераковский.
– Генералу Обручеву дают отставку. Его дни в Оренбурге сочтены. Но пока... пока это большой секрет, господа!
– Интересно, откуда святой отец узнает политические новости раньше всех?
– поинтересовался Герн.
– Можно подумать, что он работает в Генеральном штабе или в Сенате.
– Ничего...
– Зеленко скромно потупил глаза.
– Иногда и простой капеллан корпуса может узнать кое-что интересное раньше работника Генерального штаба.
– Коли так, то кто же, по-вашему, намечается вместо Обручева?
– Опять же по секрету, господа... Генерал Перовский.
Герн рассмеялся.
– Самое забавное, - сказал он, - что пан Михал сообщил нам сущую правду. Есть достоверные сведения: Обручева сменяет Василий Алексеевич Перовский.
– Перовский - это хорошо или плохо?
– спросил Сераковский.
– Судя по рассказам знавших его людей, крут до жестокости, однако ж справедлив и прям.
– Жили при одном губернаторе, поживем при другом, - меланхолически заметил Станевич.
– Не в этом дело.
– А в чем же?
– В том, что Бронислав получил письмо от Эдварда... Бронислав, покажи, пожалуйста, конверт.
– Из Вильно?
– Увы, из Петрозаводска, - ответил Залеский, вынимая письмо из кармана.
– Из Петрозаводска, куда его
– Боже мой! Как раз эту книгу у меня отобрали при обыске на границе, - воскликнул Сераковский.
– Между прочим, Эдвард пишет, что хотел бы поменять место ссылки на Оренбург и уже подал прошение на имя министра иностранных дел.
– Прекрасно! Нам как раз не хватает хорошего поэта, - сказал Зыгмунт.
– Шевченко угнали на край земли...
– И еще не хватает молока, - добавил провизор, глядя на пустые кружки.
– Да, мы, кажется, заговорились.
– Сераковский встал.
– Пани Тереза, у вас готово?
– Готово, готово, - послышалось из кухни, а вскоре появилась сама старушка с подносом, на котором стоял запотевший, холодный, только что вынесенный из ледника кувшин топленого молока и лежали закуски - те, что принесли сами гости.
– Великомолочный пир начинается, - сказал ксендз Зеленко, привычно и рассеянно крестя стол.
– Можно приступать, господа!
– Лично я выпил бы чего-нибудь покрепче, - пробасил Лазаревский.
– Но уж так и быть...
Сераковский не поленился, встал и каждому наполнил кружку до краев.
– Между прочим, друзья, - сказал он, - Адам Мицкевич, когда учился в Виленском университете, устраивал со своими друзьями-филоматами точно такие же молочные попойки. Мы просто следуем примеру великого поэта.
– Ну-с, и за что мы выпьем?
– За Польшу!
– раздалось сразу несколько голосов.
– Что касается меня, то я, пожалуй, подниму чарку за Украину, предложил Лазаревский.
– Тогда позвольте мне провозгласить тост за Литву, где я родился и вырос, - сказал Станевич.
– Как вижу, мнения разошлись, но есть нечто общее, что может объединить эти мнения и за что мы все можем выпить.
– Сераковский нарочно помедлил.
– За Россию, друзья!
Несколько пар глаз недоуменно смотрели на Зыгмунта.
– За в о л ь н у ю Россию в братском союзе с в о л ь н о й Польшей, - продолжал Сераковский, каждый раз подчеркивая голосом слово "вольный".
– За страну, которая, если у нее будут не такие правители, как сейчас, сможет объединить в братском союзе все земли, названные нами.
– Надо бы закрыть окна, - посоветовал Цейзик.
– Пани Тереза, закройте, пожалуйста, окна!
– Однако наш Зыгмунт несколько изменил свои взгляды за последние два года!
– Да, изменил, пан Михал! И это произошло после сорок восьмого года. Изменились, и основательно, многие мои понятия о многих вещах. Могу признаться, что в университете я был против отношений с нашими восточными братьями, теперь я считаю, я убежден, что нам надо соединиться с ними. В этом, только в этом я вижу сейчас спасенье Польши...