Доленго
Шрифт:
Книгопродавец немец Трюбнер, который брал на комиссию все издания Герцена, радушно встретил двух иностранцев, и через несколько минут они стали обладателями последних номеров "Колокола" и "Полярной звезды".
– Давайте отложим до утра, - сказал Обручев, заметив, что Зыгмунт тут же принялся за чтение.
– Мистер Герцен, несомненно, будет очень рад видеть у себя соотечественников, - сказал Трюбнер.
– Может быть, господам не известен адрес мистера Герцена?
Они отпустили кеб и пошли пешком, купили по зонтику, которые тут же Пригодились, ибо снова полил короткий, но сильный дождь. После какой-то улицы с рядами дорогих магазинов они попали в злачные торговые ряды
– Боже мой, и это в богатой, процветающей Англии!
– воскликнул Сераковский.
К Герцену они поехали на следующий день, к вечеру.
– Сказать откровенно, я немного трушу, - признался Обручев.
– Я тоже, - ответил Зыгмунт.
– Но согласитесь, что быть в Лондоне и не повидать Герцена - немыслимо!
– Тем более, если он нужен по делу.
Кучер, которому они назвали улицу, где жил Искандер, долго вез их через город на окраину и остановился у громоздкого дома.
– Вот и приехали, - сказал кучер. И тут же пояснил удивленному Зыгмунту: - Русские ездят сюда только к мистеру Герцену... О, премного благодарен, сэр, - воскликнул он, получив монету.
На звонок открыл дверь лакей в коротких штанах и плюшевом красном жилете и, нисколько не удивившись незнакомцам, попросил их пройти в соседнюю комнату. Оттуда вышел, услышав русскую речь, человек лет пятидесяти, с львиной гривой седеющих волос, спадавших на плечи.
– Здравствуйте, здравствуйте! С кем имею честь?
– Внимательные темные глаза Герцена смотрели приветливо, будто встреча с неизвестными, невесть зачем явившимися людьми доставляла ему огромное удовольствие.
Сераковский и Обручев назвались.
– О вас обоих я слышал от Николая Гавриловича, который был у меня в июне прошлого года... Рад, сердечно рад.
Они вошли в огромный, как танцевальный зал, кабинет. В углу с книгой в руках сидел мужчина с чисто русским, окаймленным густой бородой лицом.
– Знакомьтесь, пожалуйста, - сказал Герцен.
– Это мой друг Николай Платонович Огарев.
Огарев встал и молча поклонился гостям.
Герцен забросал прибывших вопросами - что теперь в России, каково настроение общества, близко ли освобождение крестьян, как Польша и зачем пожаловали уважаемые земляки в Лондон. Узнав, что Зыгмунт приехал на статистический конгресс и должен поставить там вопрос о телесных наказаниях, которого нет в повестке дня, сразу же проникся к Сераковскому сочувствием и взялся помочь.
– Боже мой, ведь об этом же писал Белинский. Очень, очень важный вопрос! Сделать битую Россию небитой - после освобождения крестьян это самое главное.
Еще несколько раз звонил колокольчик и лакей, приоткрыв дверь, докладывал по-французски, кто пришел, но пришедшими, должно быть, занимались домашние Герцена, потому что в кабинет никто не заходил.
– В Польше зреют революционные силы. Поверьте мне, вот-вот она взбурлит... Как же поведут себя расквартированные в ней войска? Что ответите на это вы, господа офицеры?
– спросил Герцен.
– Все будет зависеть от пропаганды в армии, - сказал Обручев.
– И кто же займется этой пропагандой?
– продолжал Герцен.
– Есть такие люди в России?
– Люди есть, Александр Иванович. Двоих из них вы видите перед собой. Россия до сих пор не может простить царю поражения в Крымской войне. Крестьяне тоже возбуждены до крайности. Они ждут реформ.
Поздно вечером пили чай. В столовой собралось много народу - русских, поляков, англичан, был какой-то итальянец, но по установившейся конспиративной привычке Герцен
Засиделись до полуночи. Хозяин оставлял гостей ночевать, но Сераковский и Обручев сочли это неудобным.
– Напрасно, напрасно, - сказал Герцен.
– Прошу вас заходить впредь ко мне совершенно запросто. Что касается вашего вопроса, Сигизмунд Игнатьевич, то, пожалуйста, держите меня в курсе дел. И вообще, вам стоит повидаться с лордом Пальмерстоном. Это один из самых главных организаторов конгресса, и он вас, конечно, примет, как представителе России.
Два следующих дня Сераковский посвятил осмотру Лондона. Обручев был занят, и Зыгмунт ходил один; время у него было: до открытия конгресса оставалось около месяца. Свое выступление перед делегатами он подготовил еще в Петербурге и теперь лишь мысленно исправлял его, а однажды даже произнес доклад вслух - в знаменитом Гайд-парке. На странного оратора никто не обратил ни малейшего внимания, как и на многочисленных боксеров, которые на соседней лужайке в кровь разбивали друг другу физиономии. Дородный, с пышными бакенбардами полисмен, в похожем на ливрею синем кафтане с серебряными пуговицами, равнодушно наблюдал происходящее, заложив за спину руки.
На третий день, утром Сераковскому вручили письмо в великолепном конверте. Внутри находился пригласительный билет на раут, назначенный на ближайший четверг - "дома у леди Пальмерстон".
– Итак, Александр Иванович начал свои хлопоты, - сказал Обручев.
Глава английского правительства лорд Пальмерстон считался одним из самых популярных людей в Англии. Это не мешало лондонцам дать ему - и поделом!
– обидную кличку "Надувало", а одному бойкому журналисту пустить в обиход фразу: "Гиппопотам, конечно, не красив, но все же приятнее, чем Пальмерстон". Враг России, развития которой он панически боялся, один из главных организаторов Крымской войны, Пальмерстон заигрывал с русскими эмигрантами, полагая, что они объективно помогают ему разрушать основы Российской империи, чем, возможно, и объяснялось его если не дружественное, то по крайней мере нейтральное отношение к Герцену и его вольной типографии.
На раут полагалось являться с десяти часов вечера, и Сераковский пришел одним из первых. Лорд Пальмерстон стоял в передней комнате, у двери, и встречал гостей, протягивая каждому руку и что-то говоря с одинаково вежливой улыбкой. На нем был черный, с иголочки, фрак, застегнутый на все пуговицы, и синяя лента ордена святого Патрика.
– Очень рад, господин Сераковский. После мы поговорим с вами, промолвил Пальмерстон, уже глядя на следующего гостя.
Один за другим входили члены верхней и нижней палат, журналисты, дипломаты... Сераковский услышал фамилию князя Орлова, русского посланника в Бельгии, и решил подойти к нему: было любопытно встретиться с сыном шефа жандармов, по докладу которого Сераковского отправили в Оренбургский корпус. Зыгмунт увидел худого, болезненного на вид человека, единственный глаз которого (на втором, левом, была черная повязка) смотрел остро и доброжелательно.
Сераковский представился, и они разговорились. Николай Алексеевич Орлов оказался внимательным слушателем, что поощрило Зыгмунта, и вскоре он уже с жаром рассказывал о предстоящем конгрессе и своей мечте добиться отмены телесных наказаний.
– Да, да, я знаю, что готовится искоренение этого зла, - сказал Орлов, - и с большим сочувствием отношусь к вашей благородной миссии. Пока я служил в Генеральном штабе, я даже собирался добиться аудиенции у государя по этому вопросу. Но потом меня неожиданно перевели в Бельгию...