Долгие ночи
Шрифт:
Данча прилег на постланный в углу войлок. Состояние его было тяжелым, но он не стонал и старался дышать как можно ровнее.
— Тебе очень плохо? — тихо спросила Хеди.
— Ничего… Может, и пройдет, — чуть помедлив, ответил Данча.
Хеди растерянно сидела у его ног, не зная, что же ей предпринять. "Может, он голоден?" — подумала она.
— У меня сыру немного осталось. Нам одна армянка принесла. Для тебя сохранила. Покушаешь?
— Не хочется. Устал я с дороги.
Хеди на своем веку
Но видеть, как мучается самый близкий человек, было для нее невыносимо.
— Жена, ты что плачешь? — спросил Данча, расслышав сдавленный стон и рыдания.
И тогда Хеди заплакала, уже не сдерживаясь.
— Ну вот тебе и встреча! — попытался шутить Данча. — Муж устал, прилег с дороги, ну, прихворнул немного, а она уже и хоронить его готова… Нет, жена, будь мужественной! Ты же не плакала, когда меня насквозь проткнули штыком, выломали четыре ребра, и я был без сознания? Почему же ты тогда не плакала? Ну…
ладно, ладно… А то детей разбудишь…
— Я и тогда плакала, — всхлипнула Хеди. — Потихоньку от тебя.
Данча помолчал. Потом окликнул жену:
— Хеди!
— Что?
— Ты успокоилась?
— Да.
— Вытри глаза… Нам с тобой нужно поговорить… Но первая моя просьба к тебе — не плакать, что бы со мной ни случилось.
Надеюсь, тебе ясно? — Данча выдержал паузу. — Интересный вы народ, женщины! На войне всегда были рядом с нами, с мужчинами, не моргнув глазом принимали любую смерть, всего насмотрелись. А здесь, на чужбине, вы вдруг стали женщинами, причем чувствительными: чуть что — сразу в слезы… Не забывай, что чеченская мать должна быть смелой и стойкой. Ибо ее сыновья принадлежат не ей, а народу, родине. Ты знаешь, Хеди, никогда не думал и не говорил о смерти, но сейчас приходится… Конечно, я надеюсь на лучшее, но кто знает, что может случиться. Поэтому и хочу тебе сказать все заранее…
Хеди почувствовала всю серьезность положения. Если муж так говорит, то… надежд у него нет никаких…
— В жизни я совершил одну-единственную ошибку — привез вас сюда. Берс меня убеждал не делать этого. Арзу и Маккал уговаривали. Но живя среди людей, ты уже не принадлежишь только одному себе. Все мои родичи поехали, значит, и я с ними. Конечно, будет очень обидно умереть здесь. Мне следовало бы лежать в той земле, за которую пролил кровь. — Данча передохнул, провел языком по пересохшим губам. — Из родственников уже почти никого нет. Те же, что остались, думают только о себе. И вот какая моя вторая, главная просьба к вам: будете живы, любой ценой уезжайте отсюда. Здесь ни в коем случае не оставайтесь, даже если тебе посулят золотые горы, а сына сделают пашой. Дети должны помнить, откуда они и чьи они, и говорить на родном языке… Если не сможете вернуться домой сразу, постарайтесь сперва добраться хоть до Грузии. Она начинается сразу же за чертой границы. Пусть грузины и другой веры, но они все же горцы, можно даже сказать, одной крови с нами. Я буду считать, что вы уже почти на родине… — Данча вздохнул. — Наверное, я оказался плохим мужчиной, Хеди, если покинул родину. Что я искал? Лучшей жизни? Но вдали от родины она невозможна… Нет, невозможна!
А я слишком поздно это понял. Хотя предвидел, что и здесь не рай. Пусть никогда не забывает об этом Болат. Рассказывай ему все, что ты увидела, что услышала, попытайся объяснить, почему мы уехали из родного дома, вспомни подробности нашей жизни, жизни наших отцов и дедов. Пусть все это он передаст и своим детям. Потомки обязаны знать и помнить о нас.
Тяжело дыша, Данча
— Хеди, ты все поняла?
— Да, Данча…
— Не забудь… А теперь ложись и отдыхай… Пусть Бог нам поможет…
Хеди легла, но успокоиться, а тем более уснуть не могла. "Что делать? Что делать?" — спрашивала себя, а ответа не находила…
Хотя не одна она задавалась этим же вопросом…
* * *
Многое повидал, ко многому привык Маккал. Но то, что ему пришлось испытать в последние дни, невозможно передать словами. Каждое утро он чуть свет поднимал на ноги всех умевших читать ясин, чтобы похоронить покойников. Похороны на чужбине — дело тяжелое и изнурительное, и основная тяжесть их организации и проведения ложилась на его плечи. По вечерам он так уставал, что еле добирался до своей землянки. Пальцы не сгибались, тело ныло и болело, как после жестоких побоев.
Он укладывался, но сон не приходил к нему. В душе его беспрестанно росла тревога. Он более других ждал возвращения Арзу с товарищами. Месяц назад отправились они в Диарбекирский виллает осмотреть предназначенные для переселенцев земли. А Маккал еще раньше уехал в Стамбул на переговоры с султаном.
Вернувшись, он уже не застал Арзу. Выходит, что почти два месяца не виделся со своим побратимом.
Поехать в Стамбул вместе, как было решено на Совете старейшин в Беное, им не удалось. Обстановка требовала присутствия в лагере хотя бы одного из них для поддержания порядка.
Отправить в Стамбул одного Арзу? Нельзя. Во-первых, он человек прямой, резкий, горячий, и кроме родного, другого языка не знает. Во-вторых, лагерю требовался человек, способный твердой рукой сдерживать голодных, разоренных и доведенных до отчаяния людей. Это было под силу только Арзу. Он умел подчинять себе людей. Арзу и Чора остались в лагере, Маккал же и Али отправились в Стамбул, тем более, что Маккалу уже довелось побывать в турецкой столице…
Али уже спал, когда наконец сон сморил и Маккала. Но сон всегда один и тот же. Сначала ему виделись родные горы, потом всплывало прошлое: плен, далекий север, пленение Шамиля, Бойсангур, предсмертная агония Жабраила, кровопролитие у Шали.
Видел и друзей: Солта-Мурада, Залму, Берса, Дада…
Проснулся Маккал от шума и топота. А потом услышал зычный голос Арзу. Маккал вскочил и, еще не совсем веря своим ушам, подумал, что это продолжение сна.
— Есть здесь кто живой?
Маккал кинулся к побратиму, потом к Чоре.
— Опять страшный сон видел. Случилось что-нибудь?
— Данча приболел.
Вошел Али. Обнял Чору, с любовью посмотрел на брата.
Тарам и здесь не отстал. Он вынул из кармана бешмета видавшую виды трубку, набил ее душистым табаком. Потом долго прикуривал, высекая огонь обломком кинжала из кремня и рассыпая в темноте снопы искр.
— Как съездили, Арзу? — у Тарама уже иссякло терпение.
— Плохо, Тарам, — ответил Арзу. — Нас обманули.
— А Нурсет-паша [90] говорил, что там самые плодородные земли.
— Врал Нурсет-паша. Как врали и все остальные.
90
Искаженное Нусрет-паша.