Долгие ночи
Шрифт:
— Не раскисай, мой храбрый волк! — Маккал хлопнул его по плечу. — Родные леса, высокие горы. Эх, Мачиг, нам бы сейчас пополоть кукурузу, покосить траву, съесть сискал, запивая родниковой водой…
— Валлахи, Васал мне говорил, много раз говорил: "Куда ты, Мачиг, едешь, что ты потерял в Хонкаре…"
— Не только Васал, многие так говорили, — прервал его Маккал.-
А вам тогда как будто уши заложило. Но что было, то было.
Теперь уже не стоит ворошить прошлое. Да и слезы делу не помогут. Ну-ка, Мачиг, разогнись! Подними голову да закрути обвислые усы. Не унывай и шагай
Мачиг покачал головой.
— Ты иди, Маккал. Я пока посижу, отдохну…
Мачиг остался один. Так ему было лучше. Никто его не видит, и можно полностью отдаться тяжелым раздумьям. Он долго вертел в руках письмо Васала, разглядывая арабские знаки, в которых ничего не понимал. Но оно было ему дорого. В письме он видел не чужие знаки, а родные горы, зеленые хребты и густые леса.
Слышал журчание родников, шелест кукурузных полей, видел заброшенный двор, калитку, осиротевший домик с забитыми окнами. Слышал, как говорит Васал, странно коверкая чеченские слова…
Затем вспомнился Данча, и его тихий голос: "…Помнишь, Мачиг…"
Так он сказал? Да, так и сказал: "…Помнишь, Мачиг…" Эх, Данча, Данча… удалая голова…
Мачиг сидел, обхватив голову руками. Он не торопился обратно в лагерь — тяжело, невыносимо было смотреть на измученных голодом и болезнями людей. Бежать хотелось, куда глаза глядят.
А куда бежать — кругом все чужое: город, земля, люди. Одно и осталось — уединиться где-нибудь и помечтать. Мачиг и тому рад. Бурная река, что бежала внизу, напомнила Аксай, а далекий хребет — родные Черные горы. Нет, почему же ему не сиделось дома? Родной аул, родные горы, всех близких оставил и сюда вот приехал. А жена предупреждала, люди предостерегали. Все говорили: "Мачиг, у тебя есть плечи, а на плечах имеется голова. Подумай!" Нет, не подумал старый ишак. Плечи-то были.
На плечах сидела голова, наполненная чужими мыслями… И Мачиг приехал.
"Помнишь, Мачиг…" Эх, Данча, Данча… Ну как же не помнить.
Тот день на базаре в Орза-Кале… И товарища твоего Алху…
Горячий он был, словно пламя. Кричал, дураками называл тех, кто едет. Правильно называл. И я дурак был. Глупее старого ишака.
Но и ты, Данча, приехал сюда. Ладно, тебя старшие заставили.
А его, Мачига, никто не заставлял. Сам решил. Нет, шайтан попутал. Семью увез, теперь ее почти и нет. Четверых Аллах забрал. Как тогда Зазу плакала! А самая младшая? Какой она крик подняла. Мачиг и сейчас его слышит, никогда не забудет.
Теперь Зару скоро умрет. Мачиг подумал об этом спокойно, и ничего в нем не шевельнулось. Казалось, он давно уже смирился с таким исходом. И если, придя домой, застанет Зару мертвой, то не опечалится, а наоборот, подумает, что так для нее даже лучше. Но закипит внутри и ударит в голову сознание того, что никто другой, а только он виноват во всем и смерть всех его детей лежит теперь на его совести. И страшнее такой вот пытки Аллах придумать не мог.
Мучительно видеть страдания Зару, как она тает, угасает на глазах. Сердце Мачига словно сжимали раскаленными щипцами.
Кюри стал мрачнее черной тучи и теперь избегает его. Если и разговаривает, то через силу… Что же, он прав, Мачиг сына не осуждал…
Ах, какой большой и великий человек этот Мачиг!
"Помнишь… Мачиг…"
Данча, Данча… Мачиг, печально качая головой, смотрел вниз на реку и видел… Аксай…
Вот так сидел и думал несчастный Мачиг. Думал о том, что принесет день следующий. Ясный, солнечный, южный для местных жителей, но хмурый и беспросветный для него и для его земляков.
Над тем же думали и все переселенцы. А вот правительства двух государств не спешили с решением судьбы отверженных. Летели письма: Стамбул — Тифлис — Петербург. И обратно. Без конца…
Было среди них и такого содержания:
"Эрзерумскому вали [93] Императорскому Комиссару генералу Нусрет-паше.
Господин Комиссар!
Я узнал, что одна часть эмигрированных чеченцев должна жительствовать в Ване, Муше и Джиджи. Устройство чеченцев в этих местностях противоречит точной статье, заключенной нашими уважаемыми правительствами. Вследствие этого устройства, содержание которого было сообщено официально кавказским властям его сиятельством генералом Игнатьевым, министром России в Константинополе, эмигрированные чеченцы должны быть колонизированы за Эрзинганом и Диарбекиром. Кроме того, Ван, Муш и Джиджи ближе к нашей границе. Я должен официально протестовать против устройства чеченцев в указанных местах, а также вообще против всякой колонизации чеченцев в пашалыках, пограничных с Россией, таких, как Трапезунд, Карс, Ван, Баязет. Ибо в таком случае колонизация будет иметь более близкое место к нашей границе, чем Диарбекир или Эрзинган. Ни одна партия еще не покинула Эрзерум, почему я и спешу доставить Вашему Сиятельству сие разъяснение.
93
Вали — правитель. В данном случае — губернатор области (турецк.).
Русский комиссар капитан Зеленый.
24 июля 1865 года. Карс".
ГЛАВА VI. СТО ВТОРАЯ НОЧЬ
Сколько джигитов в ущельях скитается,
И обжигает их солнце нещадное.
Что же за горе им горькое выпало?
Что за печаль их сердца источила?
Чеченская народная песня
В центре лагеря расположилась квадратная площадка. Это — майдан. На нем каждую пятницу все взрослое население лагеря одновременно становилось на намаз. Здесь же заседал Совет и вершился суд.
На третий день после возвращения делегации из Диарбекира на майдане собрались начальники отрядов, члены Совета старейшин, выборные от аулов и до захода солнца совершили предвечерний намаз.
Теперь в лагере был установлен строжайший порядок. Арзу, после того как его единогласно избрали старшим, прежде всего взялся за дисциплину. Каждый тейп имел своего старшего и беспрекословно подчинялся ему. Из всей массы людей Арзу отобрал наиболее здоровых и свел их в военные отряды, которыми командовали тысячные, пятисотенные и так далее. Это войско насчитывало пять тысяч человек.