Долгий сон
Шрифт:
Евгений Венедиктович прервал ее пояснения легким отцовским поцелуем и ответно заверил, что не сомневается в ее воле и старании. О нестыковке по поводу «доброго пригляда тех семейных, которые допущены» Машенька благоразумно умолчала. Несмотря на растущий стыд и волнение (еще большее, чем при Александре под Рождество!), она вдруг захотела на деле показать и родителям, и всем-всем-всем, что она! Ну, вот она! Что именно «вот она!», пока сама не поняла, но твердо уверила сама себя, что «петь песни», как выразилась маменька, уж точно не будет…
Ехать пришлось не так уж чтобы долго, но в легкую двуколку, которую заложили для женской половины семьи, Машенька пришлось забраться ни свет, ни заря: имение Пал Платоныча находилось более чем в половине дня пути от города. Приехали туда часа в три пополудни — причем папенька уже встречал их, покинув двуколку и бричку с сопровождающей прислугой часа два до того — верхами, вместе с гайдуком Василием.
Кроме папеньки, встречал конечно же и сам Пал Платоныч, и его супруга, охотно расцеловавшая обоих Машенек (ой, как цепко прошлась она глазами по младшей!), и еще кто-то, кого в суете толком не разглядела и не запомнила. Гости все прибывали, и из окна отведенной им комнаты Машенька насчитала уже четыре семьи, а сколько будет всего, спрашивать постыдилась.
Дочка Пал Платоныча, остроносая и вертлявая Лиза, почти сразу вцепилась в Машеньку мертвой хваткой и после легкого обеда стала таскать туда-сюда по двору, по окрестностям. Она при этом вовсе не стыдилась, рассказывая, что приехали М-вы, Н-ские, — ну, они вроде как ваши дальние родственники? Машенька подтвердила), потом обязательно обещались Гр-вы и даже приедет сам Нил Евграфович! Почему при имени Нила Евграфовича надо делать круглые глаза и говорить страшным шепотом, Машенька не поняла, но заранее прониклась если не опаской, то уважением.
В легкой болтовне, среди которой отдельными ценными «камушками» проскальзывали сообщения о предстоящем завтра действии (Лиза видела это трижды, и в прошлом году сама участвовала! Правда, была еще маленькой и ей дали всего двадцать, просто для науки…), они дошли до берега небольшого озера. В легких сумерках, которые только начали приглушать алые краски заката, на берегу суетились с десяток людей. Подойдя ближе, Машенька увидала, что все они были женского рода и все — совершенно нагие. Этакими озерными наядами девки… тянули невод! Командовала ими стоявшая на берегу крепкая, коренастая и полногрудая девушка, на спине которой Машенька сразу углядела ровную роспись свежих рубцов.
— Это от дворни одни девки остались, мужиков папенька лишних еще вчера отослал в деревни, вот они рыбой и занялись, — пояснила Лиза.
Старшая девушка, оглянувшись и заметив взгляд Маши на ее спину, резко взмахнула головой, покрывая сеченые места волной мокрых, растрепанных волос. Машенька в ответ тоже поджала губы — ишь ты, гордячка! Я и сама могу не меньше вылежать! Пока Лиза по-хозяйски приоткрывала плетеные корзины с первым уловом, как бы лениво и вскользь, даже не глядя на девушку, Машенька спросила:
— Это сколько было?
— Сорок,
Машенька солидно кивнула:
— Сорок, это немало. Сорок розог я тоже считаю серьезным наказанием…
— Не розог, барышня. — Девушка в пол-оборота откинула заново волосы, открыв толстые и пухлые рубцы, налитые чернотой:
— Это вас лозой балуют, а тут плетью…
— Ой… — только и смогла ответить Машенька. — Так ведь нельзя! Нам говорили, что тут у вас со всеми по-отечески, лозой…
Девка дернула плечом, поморщилась:
— Ага, по-отечески… А по матушке, когда и ты в голос орешь, и на тебя орут словами последними, плетюганами задницу разрывая…
— Я обязательно выскажу Павлу Ниловичу! — возмущенно вскинулась Машенька. — Он вашим конюхам такого задаст!
— Да ну тебя… — проворчала девка. — На нас же и отольется. Не вздумай, барышня! Забудь!
— Забудь, сказала! — твердо повторила, не давая Машеньке даже рта раскрыть.
Не вовремя вернувшаяся Лиза помешала им договорить. Еще раз оглянувшись, уже вдали от берега, Машенька встретила взгляд девки: та смотрела снисходительно и, как показалось Машеньке, с пренебрежением…
Ну и ладно! — подумала та про себя. Поглядим, как баловать будут и как я… А вот поглядим!
— Господа, я просил бы воздержаться от комментариев. — Седовласый, представительный джентльмен в расшитом сверху донизу придворном мундире сурово обвел взглядом собравшихся. Его кресло было как бы на некотором возвышении, что сразу подчеркивало его лидерство. Остальные этому нисколько не возражали, а Нил Евграфович еще раз сгустил брови, оглядывая группки кресел со своими соратниками:
— Подчеркиваю, я сказал «господа», ибо наши милые дамы, — (легкий поклон и веер ответных поклонов-улыбок), — и сами, иной раз находившись на месте предстоящего действа, понимают, насколько неуместно выглядело бы замечание по поводу той или иной девушки, представшей перед нами во всей своей первозданной красе …
Дамы старательно и мило краснели — насчет «иной раз» Нил Евграфович несколько преувеличил. Все до одной, пусть и в разные годы — из новичков тут были, пожалуй, только Евгений Венедиктович со своими Машеньками и лифляндский баронет Бернгардт, приехавший с очаровательной юной блондинкой, чей статус был определен как «вероятная невеста».
— Это точно! Во всей прелести! — гулко, как в бочку, поддержал Нила Евграфовича густо-бородатый мужчина в малиновом кафтане, затянутом кушаком на необъятном пузе — купец первой гильдии Роман Ипатьев, чьи две дородные дочери-погодки так охотно и часто прыскали смешками в кулаки и так завистливо разглядывали скроенные по самой последней моде платья других девушек.
Впрочем, все эти смешки, платья и прочее начало раута давно окончилось — просторный зал с двухсветными окнами принимал сейчас совсем другое действо.