Долгий сон
Шрифт:
А чего это у нас попка вдруг сжалась? Я же не секу, просто разговариваю. Ты ведь тоже поговорить любишь. На тему послушной девочки… Нет? Ну-ну, молчи…
А чего это мы ножками и руками шевелим? Затекли веревочки? Не надо, не ври. Ты уже их того, расслабила. Когда дрыгалась тут и виляла во все стороны. Что? Не слышу? Ну-ну, молчи…
«Я бы тебе сказала… Я бы тебе все сказала… Молчи, дурочка, он же специально на слова вызывает. Не отвечай, молчи!»
Вздрогнула, когда провел рукой по голове, по волосам.
«Ох, гад, ну почему мне это
Погладил, словно кошку, кончиками пальцем изысканно пошлепал по ноющим бедрам, снова огладил волосы:
— Ох и красивая ты стала… Столько я над тобой старался. Мог бы и дальше… Чего плечиками дернула, а? Не спеши дергаться, я пока новые прутики не подобрал. Вот, лучше эти возьму: вроде как погибче будут. Сама знаешь, гибкие они в самый раз для попки…
Двадцать первый? Или все-таки сто первый? Не надо, не считай, не пугай сама себя… просто молчи, просто м-м-м-м…
Первый в жизни букет настоящих роз. Первый ресторан. Взгляды мужчин. Вежливый поклон официанта в настоящем белом смокинге. Предупредительно распахнутая дверца машины. Всего две свечи — возле красивого букета — и в этом полумраке сказочное преображение одинокой девичьей комнаты. Нет, он все-таки волшебник…
Как хорошо, что он есть: опытный, мудрый, понимающий… Руки по телу… О-ох, какие умные руки… спокойные, мудрые, властные руки… Тонкая шелковая ткань. Та, что на теле — шепотом скользит вниз. Та, что вдруг легла на глаза черной полоской — шелестом закрывает мир. Спокойные, властные руки мужчины и властное прикосновение к шее: что там? Отблески свечей в зеркале. Волной приподнятые волосы: ожерелье? Странное какое ожерелье — черное, с отблеском металла…
— Ты будешь королевой. Но если хочешь носить корону, сначала научись носить ошейник…
Сгреб рукой за волосы, рывком приподнял лицо:
— Девка, не доводи до греха… Доиграемся… Оба доиграемся… Сама будешь виновата во всем! Ну и молчи, дура…
Резче свист прутьев, короче и тяжелей удары. Хрип тяжелого дыхания, змея сброшенного рядом галстука. Вспотел, сволочь… Ни…че…го… я… еще… по…дер…жусь…
Противный вкус веревки. Зубами ее, до скрипа, чтобы не слышать свиста вверху и не слышать, как с каждым ударом рвется изнутри то ли рычание, то ли стон… Черные пятна: потекла тушь: не надо было краситься… не надо было слез…
Дугой изогнутое тело, звенящей струной ноги, опахалом метнувшиеся волосы. Соль на губах. Откуда? Дурочка, это твои слезы… Убери лицо, опусти его… Пусть не видит… Боль в ногах — ударил? Дурочка, сама ударилась, не надо было так сильно дергаться…
Куда он меня тянет? Зачем выравнивать? Неужели я так сжалась? Господи, стыдно-то как… вот, я снова ровненько… Секи, га-ад!!! О-о-х…
Снова наклонился, рывком выдернул вперед поджатые под грудь и лицо руки:
— Я сказал лежать стрункой! — молния прутьев, прошивающая воздух.
Шипение, хлест, красные молнии на тонкой спине, с загибом сбоку груди
— Нет, сучка, ручки вперед… Не будем грызть веревочки… Не будем грудки прикрывать… Будем кричать… Вот так! Вот тебе!! Вот!!!
Сквозь вату в ушах голос. Довольный, хриплый, ненавистный голос:
— Видишь, как хорошо! Вот и умничка… Отдохни, и мы с тобой еще покричим. Четыре раза осталось. Таких громких, красивых, настоящих разика…
«Я… Не… Когда?!!»
Узнала сразу. Издали. Как всегда, строгий костюм. Холеное лицо и ухоженные руки. Неторопливая походка. Почти никаких вещей — только дипломат в руках. С подножки вагона — словно король навстречу свите. Вот и правильно — а ты встречай его, можешь еще и на коленки бухнуться…
Встреча высоких договаривающихся сторон. В сторонке. Тридцать секунд, словно тридцать лет, паузы. Толстый белый конверт. Не торопись, делай все медленно… Не тряси руками говорю, идиотка! Открой, не забудь скорчить презрительную мину… Пересчитай, внимательно… Вот только не торопись. Разверни одно для пробы, с ленцой в руках и взгляде, усмехнись… Изящно щелкни зажигалочкой…
Корчатся в полупустой урне листочки писем и белые прямоугольники снимков. Молча стоят над дымом высокие договаривающиеся стороны.
Покровительственная и понимающая усмешка:
— Ну что, вот теперь меня можно и послать?
Усмешка, еще холодней и в предел презрительней:
— Я свои слова ценю дороже…
Усмешка на усмешку:
— Чем кто? Или чем что? И, наверное, мы сейчас вот возьмем и поедем?
— Именно так. Возьмем и поедем.
Шла впереди. Стройная и гордая. Спину прямо, походка от бедра. Царственный поворот головы. Пусть сзади топает, пусть пыхтит, пусть глазами ест и раздевает…
Ага, сейчас не только глазами начнется… Молчи, дура, ни о чем сейчас не думай! Взмахом руки — «левака» на привокзальной площади.
— Леди позволит мне рассчитаться за машину? Ох, сколько льда и яду в наших глазках… Научилась, научилась быть королевой… Значит, ошейник был впору?
Золотой рыбкой на сером полу. Красноватые прутья, красные полосы, багровые концы. Набухшие, рвущиеся болью росчерки. Черные брюки, серая от пота рубашка. Белое тело, серые веревки. Мусор истрепанных прутьев. Жар. Бисер пота по телу.
Мокрым сгустком огня — на мокром полу. Мокрые щеки на мокрых руках. Искры слез на слипшихся ресницах. Толчками воздух из груди. Толчками шум в ушах. Рывками боль по всему телу. Тяжелыми гвоздями голос сверху:
— Лежать… ровно… кричать… громко… Руки, руки вперед!
Крутым кипятком розог по спине и ляжкам. Хрипящий позор: ну заткни же свой рот, дурочка! Закуси губки, ты же можешь… Дави голос, дави… Я же… не… бревно-о-о-!!!
— Порву, сучка… Всю задницу порву-у!!!
Одурелые глаза, озверелый замах. Вбитые в тело розги.