Долгий сон
Шрифт:
— Ты мое вкусное мороженое!
И полностью вбил член в мороженое, зовущее, жадное до ласки, изумительно сладкое и холодное лоно девушки.
2005 г.
Приглашение
Переехали они в наш дом в разгаре зимы. Да и я немногим раньше — дом-то новый, едва сдали, и всю осень он казался продолжением собственной стройки: какие-то плинтусы, косяки, разнобой пластиковых и деревянных рам, цементная пыль на площадках. Поэтому новые соседи по двухквартирному «карману» на двенадцатом этаже особого внимания не привлекли: и своих забот хватало. Попробуй в одиночку обустроить гнездышко, когда привычный стиль холостяцкого жилья просто надоел. Соседи как соседи, мужик как мужик — средних лет, среднего
Вскоре после перетаскивания мебели оттуда тоже стали доноситься привычные звуки «евроремонта». Девчонка по выходным таскала пластиковые пакеты с обрывками обоев и прочей дребеденью, которая с трудом влезала в пасть мусоропровода, а длинномерные куски старого плинтуса я самолично помогал ей вталкивать в щель между контейнерами — она что-то долго возилась, и я даже пошутил — повернись боком, все и пролезет. Девчонка, аккуратно отряхнув новенький спортивный костюмчик и вежливо поблагодарив за помощь, едва заметно пожала плечами и проворчала — мол, уже навертелась. Так оно и бывает — жили дверь в дверь уже недели две, а второй раз столкнулся с девчонкой снова на отшибе от дома: там же, у контейнерной площадки, где размашисто мела ветками снег старая ива, чудом спасшаяся от тракторов и бульдозеров. Пыхтя и карабкаясь по рыхлому сугробу, девчонка срывала с нее длинные хвосты прутьев и совала в тот же пластиковый пакет, из которого только что вытряхнула строительный мусор. Я сунулся было помочь, но она вдруг покраснела поярче своей лыжной шапочки, торопливо собрала уже наломанные прутья и исчезла в подъезде.
— Место встречи соседей изменить нельзя… — не знаю, сумел ли я скопировать голос Жеглова-Высоцкого, поскольку третья встреча снова была «на мусорном фоне».
Девчонка вежливо усмехнулась, вытряхивая уже привычный пластиковый мешок. Там снова были обрывки обоев, уже другого цвета и показавшиеся знакомыми ветки. Точно, вон с той же ивы — только уже какие-то странные, излохмаченные. Ни фига себе, как полы метет! Супер-золушка!
Как и всегда при ремонтах, что-то прорвалось или протекло — короче, через пару дней я звонил в эту дверь, чтобы задать вопрос — все ли у них в порядке, и стоит ли бить морду соседям выше коллективными усилиями. Открыл сам сосед — даже дома аккуратно одетый, подтянутый — и даже в свободной рубашке словно бы при галстуке. Недоуменно пожал плечами, вежливо посторонился, пропуская внутрь, и пригласил самому убедиться, что у них «все сухо». У них действительно было все сухо и в том же стиле — «вежливо-аккуратно». Кухня как кухня, ванная как ванная, с модными бордюрчиками и только бросалась в глаза явно не к месту среди кафеля — деревянная то ли кадушка, то ли еще чего-то, в которой набухали темной влагой все те же ивовые прутья.
Извинился. Ушел. Кто как живет, и кто чем занимается — мне конечно по фигу, своих дел хватает. Однако маленькие кусочки пока еще непонятных деталей уж больно походили на головоломку… Хотя при очередном столкновении — угадайте, где? — прутьев в ее пакете не оказалось — ни свежих, ни истрепанных. Придумается же всякая фигня, краснел я тихо сам с собою, придавливая на лоджии сигарету. Вздохнул и пошел совершать геройский подвиг по приготовлению ужина. Картошка хранилась как раз в нашем общем «кармане», распирая бока дерюжного мешка, упрятанного в дощатый, на две секции поделенный короб. Наклонился, начал копошиться в мешке и не сразу обратил внимание на непонятный, чуть приглушенный, но явно непривычный по быту звук из-за соседской двери. Равномерно, неторопливо и как-то очень странно — словно мокрым по мокрому… Так в старину бабы в деревне белье о доски отбивали… Только мокрое хлестание — и больше никакого звука, разве что слова, невнятно пробившиеся сквозь дверь: «Не сжимаемся! Терпим!» — и снова мокрый редкий хлест. За время моего торчания у дверей можно было не только набрать, но и заново вырастить вагон картошки — я едва успел сунуться снова в короб, когда смачно щелкнула вторая, внутренняя дверь соседей. Видимо, она случайно осталась приоткрытой — потому что звуки теперь не пробивались вовсе… а приникать ухом к щелям — увольте, не пацан! И так получилось стыдно, глупо
Открыла девушка — как и ожидал, аккуратная, подтянутая, словно только что причесанная. Плотный халатик с тугим пояском, вежливый вопросительный взгляд, и мило наморщенный лоб:
— Перфо… чего? А-а, сейчас посмотрю… Пройдите пока, не стоять же в дверях.
Принесла. Как и следовало ожидать, без бура.
— А-а? Это типа сверло такое? Посмотрите сами, какое надо, я в них не очень разбираюсь… Пройдите, там перед спальней ящик со всякими железками.
Кроме «ящика со всякими железками», в обеих открытых комнатах не обнаружилось ничего, что могло бы издавать звуки мокрого белья. И только выбирая бур, заметил у самых дверей, рядом с широким подоконником, что-то вроде гладильной доски с аккуратно прикрученными ременными застежками сверху и снизу. И знакомая с прошлого раза деревянная шайка (или все-таки кадушка) на этот раз примостилась не в ванной, а в комнате — в самом уголке — все так же с вениками мокрых прутьев и хвостом широкого черного ремня, окунувшегося в темную жидкость.
Девчонка моих взглядов не заметить не могла. На молчаливый вопрос так же молча и холодно не ответила. Вежливо-отстраненно ждала, пока я, наконец, не свалю с горизонта вместе с перфоратором и буром. Что я и сделал, почему-то глупо краснея и отводя глаза.
Ни в этот вечер, ни в последующие я больше ничего не услышал‚ хотя в моей коллекции загадок появился и случайно оброненный возле мусоропровода кончик ивового прута — излохмаченный, и самое главное — в белесых крапинках подсохшей соли.
Через пару-тройку дней уже мне пришлось встречать гостя — сосед, или «джентльмен», как я успел окрестить своего визави, пришел за перфоратором, вежливо выразив надежду, что я уже завершил пробивание дыр. Я в тон ему заверил, что завершил, мы оба рассыпались в любезностях, куда я ввернул обязательное извинение, что побеспокоил его дочь в его отсутствие.
— Она моя племянница… — холодно улыбнулся джентльмен. И уже в дверях заметил: — Посторонние звуки вас беспокоить больше не будут.
— Да нет, ничего, все нормально… Я просто покурить вышел, или за картошкой… а так ничего, не мешает. — Господи, куда делось мое профессиональное красноречие!
— Как вам будет угодно… — еще более вежливое и холодное пожатие плеч.
Екарный бабай! Ну что теперь, как в тупых боевиках искать бинокль, занимать позицию в доме напротив и пялиться в окно соседей? А что я там собираюсь увидеть? Жесткий инцест? Рэйп? Приключения в стиле Синей Бороды? Смертоубийство? Изысканные сексуальные разборки? Крепостную порку? Бред…
Но ведь прутья в кадушке… мокрый ремень… мокрые звуки ударов… доска эта чертова: я же не идиот и могу представить, где, как и для чего ременные петли расположены!
Джентльмен обещание сдержал. Звуки меня не беспокоили — соседская квартиры молчала словно мертвая. Молчала… Но и безо всяких биноклей, ползаний по мусорке и прочих шпионских страстей я знал, что на сей раз девушка вытряхнула в контейнер не только мусор, но и прутья. Истрепанные, излохмаченные прутья. Те самые, которые обязательно мокли в темной воде с зеленоватым отливом. И припухшие губы в вежливой улыбке случайного приветствия, вспухли не от поцелуев. Или не только от них — каемочки прикушенных зубов…
Не люблю чужие дела. Но и не люблю, когда головоломка превращается в навязчивую идею. Хотя решать их обычно интересно. В определенных дозах… Так что когда спустя неделю джентльмен у подъезда вдруг начал ковыряться в «ниссане», я для вида открыл капот своей «мицубиши» и вскоре от обязательной автолюбительской беседы, сопровождаемой лязгом ключей, ввернул-таки фразу насчет того, что я не очень любопытен, проявлять интерес к чужой жизни считаю весьма зазорным, сам никуда не лезу, но и к себе не допускаю, потому как люди бывают разные, доверять кому попало не стоит и вообще… пока в конце концов заготовленная контрольная фразочка не превратилась в окончательный сумбур словесного поноса и не была прервана вежливой усмешкой: