Долго и счастливо?
Шрифт:
– Я была трусихой. И дрянью. Я разрушила вашу семью, из-за меня вы и мистер Вонка теперь несчастны… Поэтому вы должны меня ненавидеть. Вы должны меня избить, посадить в карцер и не кормить. Вы… вы не должны были приходить. Ни за что. Я бы на вашем месте… я бы на вашем месте…
– Хватит, Чарли, - строго говорю я, опуская ей ладонь на плечо и разворачивая ее к себе. – Ни я, ни мистер Вонка не несчастны, а в нашем расставании, поверь мне, твоей вины немного. Конечно, манипулировать чувствами других людей – гнусно, но я вижу, что ты это поняла, и думаю, этот горький урок ты никогда не забудешь.
– Не забуду, - сдавленно шмыгает носом она, упрямо
Я подношу бумажный платочек к ее лицу и вытираю слезы, катящиеся из глаз. Чарли впервые встречается со мной взглядом. И в этих глазах… о господи, в этих глазах раскаяние всего мира.
– Вы, правда, еще хотите быть моей мамой?
– запинаясь, шепчет она, и щеки у нее пылают, будто на морозе.
– Больше всего на свете.
Я подаюсь вперед и забираю ее в объятия, и она, рыдая, шепчет всего одно слово “прости-прости-прости”, а я глажу ее по спине, отвечая таким же длинным “ничего-ничего-ничего”, и на пруду крякают утки, а в ветвях деревьев радуются весне певчие птицы, чуть поодаль дети запускают воздушных змеев, и на покрытой молодой травкой полянке несколько человек практикуют хатха-йогу. Жизнь продолжается.
========== Часть 34 ==========
Когда мне исполнилось десять, мы с мамой отправились на Закинф: зеленый греческий остров, поразивший меня неестественностью синевы неба и моря. Буйство красок и сладкая свежесть воздуха опьянили меня, месяц я провела словно в полудреме, и кроме насыщенности ландшафтов и бассейна память не сохранила ни одного мгновения.
Бассейн. В десять лет у меня еще не было проблем с социализацией, и я быстро завела друзей, половина которых даже не говорила по-английски. Тогда языковой барьер не был препятствием. Дни напролет мы плескались в бассейне, с визгом съезжая с витиеватых горок и вылезая из воды только, чтобы перекусить и справить нужду. Все шло замечательно, пока кто-то не решил прыгнуть с вышки. Как это обычно бывает у детей: сначала все долго наблюдают за прыжками взрослых, затаив дыхание ждут, когда очередной храбрец преодолеет пять метров подъема, чтобы ласточкой сигануть вниз, пока какой-нибудь бойкий мальчишка не выступает с извечным “а давайте”. И это “а давайте” становится темой дня. Трусишки бросаются смельчака отговаривать, а те, кто посмелее, подначивают прыгать первым: им нужна уверенность, что риск будет вознагражден. Инициаторов обычно несколько, “я пойду”, “я готов” зудят они, по очереди забираются на вышку, подходят к самому краю и долго смотрят вниз, а потом пожимают плечами и выбирают безопасный спуск по лестнице, чтобы там внизу рассказать, как смерть дышала им прямо в лицо. Их колебания длятся долго: может быть часы, а может, целые дни. Но всегда находится один первопроходец и лидер. Он прыгает и встречает свои пять минут славы. Лишь пять минут, потому что за ним прыгают все остальные. Даже трусишки, страшась за свою репутацию и видя всеобщий восторг, зажимают пальцами носы и солдатиками уходят под воду. Все. Один за другим. И вот уже горки признаны забавой “для малышни”, а единственное достойное развлечение – это прыжки с вышки.
Наступает момент, когда ты понимаешь, что осталась единственной, кто еще не прыгал. Ты даже не поднималась на вышку, тебя вовсе не привлекает острота новых ощущений, тебе достаточно контролируемого адреналина аквапарка. Но прыгнуть – твой долг, если хочешь остаться в коллективе. Это даже не вступительный экзамен, это – обряд инициации. Совсем как лидер в свое время, на короткое время ты становишься звездой: все поддерживают тебя, в красках описывая прелести полета и безопасность приземления, да и вышка снизу кажется совсем невысокой, а идея прыжка – невероятно волнующей.
И под всеобщий гомон ты вылезаешь из
А вдруг ты перевернешься в воздухе и свалишься в воду плашмя, переломав позвоночник? Или стукнешься головой о дно? Или какой-то незадачливый купающийся встанет у тебя на пути? Стоит ли рисковать своей жизнью ради одобрения ребят, с которыми через неделю ты расстанешься навсегда?
Жуткая картина проносится перед глазами: детское бездыханное тело на глади воды, шум, крики, и мама, продирающаяся сквозь толпу шумных зевак. Она еще не знает, только смутно что-то предчувствует, она зовет тебя, выкрикивая твое имя, и продолжает выкрикивать его, когда ей открывается страшная правда…
От этих фантазий на глаза наворачиваются слезы и сосет под ложечкой. Дующий с моря бриз оставляет пупырышки на влажной коже. И уже тогда ты точно знаешь, что не прыгнешь. Мнешься пару секунд на краю, а потом делаешь шаг назад к спасительной лестнице. Ни за что!
Да, я поднималась на вышку раз пятнадцать, я не помню ни имен, ни лиц других ребят, но как выглядит голубой бассейн с пятиметровой высоты, мне не забыть никогда. Я поднималась на вышку раз пятнадцать, и ни разу не прыгнула.
Я делаю это сейчас. Стою на пороге школы, вдыхаю весенний воздух и впервые в полной мере осознаю, что самое главное в жизни – быть бесстрашным. Идти наперекор неуверенности в себе и других, дышать полной грудью, любить полным сердцем, отдаваться полностью любимому делу и следовать за мечтой, куда бы она ни привела. Никаких полумер. Если мы закроем свое сердце, мы обезопасим себя от боли разочарования и предательства. Если выберем в жизни исхоженную дорогу, нам не узнать страданий нужды. Не рисковать – большой соблазн, но рисковать – привилегия. И однажды будет момент, когда мы остановимся и скажем себе: “Да, я страдал и страдал немало. Но зато я жил”.
Запыхавшийся Эдвин выскакивает на крыльцо вслед за мной. Если бы Мэтти не была в декретном отпуске, она бы тоже уже стояла здесь.
– Так значит это… правда?
– Что именно? – поворачиваюсь к нему я, рассматривая серьезное лицо моего друга. Под его глазами залегли длинные тени от недосыпа: малыш Джейк оказался беспокойным ребенком - но в уголках притаились смешинки. В глубине души Эд счастлив, и таким счастливым я, наверное, никогда его не видела.
– Элизабет, не притворяйся. Твое заявление об уходе! Вот уж не ожидал от тебя такого сумасбродства. Ты же педагог от бога!
– Я думала, ты атеист.
– Элизабет! Господи, поверить не могу, - он яростно трет ладонями покрытые трехдневной щетиной щеки, точно пытаясь заставить себя проснуться.
– Это ты педагог от бога, - мягко замечаю я, трогая его за локоть. – Да, пусть я не самый грандиозный оратор, я достаточно терпелива, чтобы быть хорошим учителем. Но это… не мое. Не каждое дело, которое у нас хорошо получается, - дело нашей жизни. Я никогда не чувствовала, что занимаюсь своим призванием – скорее, что занимаю чье-то место.