Долго и счастливо?
Шрифт:
“Ты беспринципная, двуличная сука” – вертится у меня на языке что-то совсем детское, но Франческа импульсивна и опасна, и я не позволяю себе ей ответить. Я выдавливаю каменную улыбку:
– Я просто хотела пожелать вам счастья. Надеюсь вы получите то, чего заслуживаете.
Но мой сарказм звучит жалко. Лучше бы я молчала. Франческа не против, чтобы последнее слово осталось за мной. Она только согласно кивает и провожает меня к выходу.
========== Часть 32 ==========
Наверное, мне стоит рассказать о том, что я чувствую. Описать, как что-то словно
С другой стороны, я думаю, что не ошибусь, если предположу, что лейтмотивом моих внутренних переживаний, как всегда, выступает жалость к себе. Чувство парадоксальное: приятное и неприятное одновременно, многие подсаживаются на него, как на наркотик. Мне хочется, чтобы меня пожалели, хочется уткнуться лицом в теплое плечо и чтобы чья-то ладонь гладила меня по волосам, приговаривая “все будет хорошо, Элизабет”. Я понимаю, что проиграла, но за этим стоит какая-то отчаянная гордость одиночки, душевный крик вроде “вы сами во всем виноваты, и теперь вы, вы а не я, должны обо всем жалеть!” Неладное воображение подкидывает красочные картины моих собственных похорон.
А еще мне очень стыдно. И стыд не становится слабее от осознания того, что частично в моем поступке виноват порошок безрассудства, потому что я вовсе не уверена, что поступила бы иначе, не попробовав того пирога. Ведь я колебалась, долго оттягивала момент принятия решения, но с каждым днем думала о Шарлотте все чаще. Как теперь я буду смотреть в глаза Вонке? То, что я скажу, разобьет ему сердце.
И наконец я испытываю внутреннюю дрожь отвращения к чему-то внутри себя самой. И поскольку это внутри, я не могу закрыть на это глаза и подвинуть в сторону. Что-то изводит меня. Вероятно, то, как глубоко Франческа проникла в мою суть, как ловко она померила мою кожу, оставило свои следы. Франческа вывернула мою душу наизнанку таким образом, что я стала отвратительна сама себе. Целиком, до самого естества. Мне стало невыносимо терпеть себя, свою непоставленную косноязычную речь, свою склонность держать глаза на мокром месте, свою неуклюжесть и резковатость, свою бесхребетность и застенчивость, свою ханжескую “праведность” – все до корня, все до сердцевины.
Ужасно хочется разрыдаться в голос, а потом решить, что же делать дальше. Но мне не нужны свидетели. В лифте я быстро вытираю слезы рукавами блузки, а потом мне вдруг приходит в голову, что часом раньше часом позже – сказать все равно придется. И не нужно для этого подбирать слова заранее: пусть это будет самый искренний экспромт. И возможно, Франческа ошибается. Возможно, Вонка сумеет меня простить и доверится мне снова. Буря минует, пощадив нас. Ведь нам есть за что бороться.
Возможно, я не проиграю. Возможно, он любит меня куда сильнее, чем кажется, ведь в последние дни он уже не раз мне это доказывал. И все же… Все же был в словах Франчески какой-то гаденький намек, стоит только вспомнить, с каким чувством она сказала “ваш муж уже предпочел меня вам”. Что дало ей право сделать такой вывод? Почему она так злорадствовала, почему
Я морщусь. Какая-то трусливая часть моей души хочет, чтобы самые страшные подозрения подтвердились, потому что тогда я стану не предателем, а жертвой. Но мне противно в этом сознаваться. Вонка боится женщин как огня, разве мог он…? Или как огня, он боится только меня?
Вонку и Чарли я нахожу в Музыкальном цехе за несвойственным им занятием: спором.
– Элли, рассуди нас, - просит Вилли. – Какое название лучше для поющих батончиков: Черный джаз или Новый Шокорлеан?
– Новый Шокорлеан, - говорю я, а у самой сердце сжимается в горошину. Как же мне этого будет не хватать. Как я смогу вернуться к обыденности и рутине и не сойти с ума? Как смогу жить, если потеряю все, что имею? Но внутренний голос не знает пощады. Ты справишься, Элли. У тебя будет ребенок. Теперь ты вынесешь все. – “Черный джаз” звучит немного нетолерантно.
– И я так думаю, - радостно улыбается Чарли, а Вонка только глаза закатывает:
– И ты туда же, Элли! Черный джаз можно будет расширить Белым свингом и Молочным попом.
– Вряд ли маркетологи с тобой согласятся, - смущенно пожимаю плечами я.
– В этих названиях есть что-то расистское.
– Современное общество скоро сведет меня с ума, - фыркает Вонка. – Почему если назовешь черного “черным”, схлопочешь обвинение в расовой дискриминации? Ведь это факт. Это все равно, если бы я обижался, назови меня творцом или фабрикантом…
Я получаю приглашение на аттракцион невиданной щедрости: Вонка разрешает мне примкнуть к ним с Чарли в исследовании того, как начинка влияет на тональность, но хотя время проходит быстро и весело, мне не удается забыть о том, какой груз отягощает мою душу. Спустя пару часов Чарли собирается на рейд по вафельной деревне, чтобы посмотреть, как была восстановлена инфраструктура после половодья какао-реки, а я кивком головы делаю Вонке знак остаться.
– Я хочу поговорить с тобой наедине.
– Только не сейчас, Элли! – капризно стонет он, точно я заставляю его проглотить ложку рыбьего жира. – Да и потом мы и так наедине.
– Без умпа-лумпов, - полушепотом добавляю я.
С недовольным видом Вонка короткой властной командой распускает своих рабочих. Как странно, что он если и противится, то больше только для проформы.
Откуда-то вдруг начинает звучать музыка, и в глазах магната появляются дьявольские огоньки.
– Давай танцевать, Элли! – одним быстрым движением он притягивает меня к себе и не успеваю я опомниться, как мы кружимся в ритме вальса, совершенно не попадая в такт джазовой композиции. Я вижу, что он пребывает в прекрасном расположении духа. И почему-то вспоминаю Франческу, которая совсем недавно тянула ко мне свои руки, приглашая к ней присоединиться. И это случайное совпадение видится мне более чем странным.
– Мне нужно с тобой поговорить, и боюсь, это очень серьезно.
– Поговорить, поговорить, поговорить… – передразнивает Вонка, носом зарываясь мне в волосы. Он целует меня в висок, и тяжелая минута превращается в воистину невыносимую.
В подтверждение серьезности своих намерений я решительно отстраняюсь.
– Выслушай меня, пожалуйста, до конца.
Закатив глаза, Вонка делает шаг назад, облокачиваясь на лабораторный стол. Руки он складывает на груди и смотрит на меня с насмешливым любопытством, словно не желая замечать выражение отчаяния на моем лице.