Долгота дней
Шрифт:
— Что именно?! — спрашивает Лиза, судорожно передернув плечами.
— А то, девушка, — он приглаживает пальцами чуб. — Не значит ли весь этот «евр», что евреи и создали Европу? А может быть, обожди, — поднимает он указательный палец, — наоборот, Европа породила евреев, чтобы заслать их к нам в виде гуманизма, пацифизма, космополитизма, гей-парадов, леваков, а также, некоторых, млять, политических деятелей? Давай коснемся этой проблемы, детка. А затем перейдем к литературе. Обсудим, например, поэтику Андруховича с точки зрения самосознания и постмодернистского цинизма. Поговорим, курва мама, о генитальной литературе. А чтобы легче думалось,
— О Господи! — Лиза очнулась, тяжело дыша, села в кровати. Ошалело посмотрела в окно. Три часа дня. Из кухни доносятся голоса Гредиса и Вересаева. Снова этот сон. Каждый раз, засыпая в Киеве после обеда, Лиза Элеонора видела это ужасное сновидение. Гредис считал его вещим, а Вересаев — дурацким. Мокрая со сна, прошлепала в ванную. Долго стояла под водой, насквозь пропахшей хлоркой и скверными трубами. Если бы не апельсиновый шампунь, она б не смогла вытерпеть этот запах. Мэр столицы рассказывал, что воду в Киеве можно пить прямо из-под крана. Лизе хотелось хотя бы разочек ею напоить его досыта. Прямо из боксерских перчаток. Но Лиза Элеонора — маленькая и беззащитная, а мэр — большой и талантливый. Его безнаказанно не заставишь пить воду из-под крана. Так что пока получается с точностью до наоборот.
— Лизка, пора идти! — постучал в дверь Гредис.
— Элеонора, мы устали от твоей безалаберности, — козлиным голосом проблеял Вересаев, передразнивая сам себя. — Дрянная ты девка. Помнится, будучи сумасшедшей, ты вела себя скромнее, порядочнее. А теперь как-то все не то.
Как и предупреждал Гиркавый, Сократ и Николай сильно менялись как внешне, так и внутренне. И, к сожалению, перемены эти оставляли желать лучшего. Вересаев становился козлом и циником, за цинизмом которого уверенно проглядывало сумасшествие. Сократ усыхал, спивался, превращался в старую ящерицу, не верящую не только в Z, но даже в собственное существование. Лиза думала о том, что срок, отпущенный им, заканчивается. Скоро-скоро Вересаев станет козлом, а Гредис — немощным старцем, ящерицей комодо, не помнящей собственное имя.
— Каждый день ищем гребаного слона! — продолжал брюзжать в дверь Вересаев. — А сама дрыхнешь по полдня! Куда это годится? Я бы еще понял, если б в тебе заговорила благородная потребность, обусловленная любовью или, на худой конец, физиологией…
— Коля, заткнись, — поморщился Гредис. — Лизка! Мы идем сегодня слона искать или нет? Коля, между прочим, прав. Твоя привычка спать после полудня шансов нам не прибавляет.
Элеонора выключила воду, обернулась в полотенце. С минуту смотрела в зеркало. Пережив смерть, она похорошела. Взгляд приобрел небывалую осмысленность. Грудь увеличилась, бедра округлились, появилась талия, а живот впал. Разительные перемены. Оказалось, что в Киеве таблетки ей не нужны. И теперь у нее не менструации, а ноктюрны Фредерика Шопена.
— Смерть девушкам на пользу, — назидательно проговорила Лиза Элеонора.
Они вышли из подъезда и направились на остановку автобуса, который привезет их к метро. Как и десятки раз перед этим. Трое переселенцев в поиске Ганеши. Гиркавый, кажется, дал им неправильный адрес. Нет в Киеве по улице такой-то магазинчика «Шива-Вышивата». А где есть, никто не знает. И как решить эту проблему, Лиза не в курсе.
На улице, как всегда, испытала головокружение. Киев действовал на нее, как наркотик. На его проспектах она теряла и без того весьма шаткое чувство реальности. Впрочем, никто
Каждый раз, выйдя из дома и убедившись, что находится, таки да, в Киеве, Вересаев пытался рассказать о своих ощущениях.
— Понимаешь, Лизка, — рассуждал он по дороге к остановке, — имеется чувство, будто вот так пошел поезд моей довоенной жизни. То есть прямо. А вот так, то есть хрен его знает куда, — совершенно другой поезд, к которому мой вагон почему-то взяли и прицепили.
— Приблизительно товарный, — сказал Гредис.
— Понимаешь? — морщил лоб Николай. — И теперь я еду как-то вот так. Как-то все не туда, куда направлялся раньше…
— Так, может, это и не так плохо?
— Кто его знает, — пожал он плечами. — Я ж не знаю, куда направлялся, Лизка! И уж тем более — куда еду сейчас. Так что, может, оно и неплохо, но трудно. — Он помолчал, разглядывая ее формы. — Так я это к чему. Пожалела бы ты меня по-женски, а? Сама подумай, если уж мы все равно померли, какая разница? А с Сократом я договорюсь. Он на улице пару минут погуляет.
— Идиот, — сказала Лиза Элеонора и, запрокинув голову, посмотрела в высокое киевское небо.
— Не понимаешь ты душу мою, Лизка! — заявил Вересаев и прикурил папироску.
— А чего ж ее понимать, — проворчал Гредис, — водку с портвейном не мешай, Коля, и поезд твой поедет куда надо.
— Не делай вид, что у тебя с этим все в порядке, — скривил губы Николай. — Небось, правое полушарие с левым разъехались в разные стороны? Ну, не таись, профессор! Будь мужчиной, посмотри горькой правде в глаза!
— Что ж, — Сократ пожал плечами, — с начала оккупации имею весьма дискомфортное ощущение многовариантности мира. Думал, это что-то вроде психического расстройства. Но в Киеве ощущение это усилилось стократ. Так что допускаю, что Z в какой-то момент перескочил в какой-то специфический инвариант реальности.
— То есть?
— Вместо того чтобы стать индустриальным ядром единой, свободной, независимой Украины, мы плавно, но при этом внезапно, оказались в жопе. Думаю, так проявил себя рок Дикого Поля. Наш личный удел, на который мы всегда были обречены. Впрочем, вряд ли эти рассуждения имеют практический смысл. Найдется множество здравомыслящих людей, которые мне тут же возразят…
— Что же именно?
— Скажут, что Z-жители, и, следовательно, мы с вами, сами призвали в свой дом войну, колорадских жуков, укроповых мальчиков, призраков Розы Люксембург, двадцати шести бакинских комиссаров, Сакко и Ванцетти и прочую нечисть. Самое печальное, что я не знаю, как им ответить, чтоб не оскорбить.
— А по-моему, смысл очень даже имеется, — вздохнул Вересаев. — Что-то в этом роде случилось со мной лет сто назад. Представьте, спешил я на свою первую свадьбу. Поезд дальнего следования. Купе с половиками и занавесками. Прокуренный тамбур. Ресторан. Советский коньяк. Я метеором мчался сквозь пространство и время, думал о жизни. Подводил итоги, выбегал на перрон покурить. Говорил с народом моей страны. Не поверите, в те годы был я прекрасен, как юный Аполлон. Многие девушки охотно переживали со мной лучшие моменты своей интимной жизни, о чем, конечно, здесь не время и не место. В общем, холостяцкий тур-футур. Лифчики и женские трусики, доложу я вам, валялись по всему вагону. Честно говоря, угар в стиле позднего рококо…