Долгота дней
Шрифт:
— Как Аполлон, значит? — уточнил Сократ.
— Точно! — кивнул Коля. — И вот просыпаюсь как-то, смотрю — в окошке солнце за полдень клонится. Вагон дремлет в каком-то тупике. Вышел, осмотрелся — никого. Бабочки-лимонницы порхают над рельсами. От леса тени длинные. Запах креозота и нагретых шпал. Вдалеке кричит вечерняя электричка. Пусто и хорошо. Красота. Самое странное — чемоданчик мой так и остался со мной. И бумажник никто не взял. Каким-то непостижимым образом вагон, в котором сладко спал ваш покорный слуга, оказался отцеплен от состава. И все пропало, как сон. Вся поездка. Еле добрался домой.
— На свадьбу так и не попал? — спросил
— Почему же? Попал, конечно, но уже не в тот раз и не с той девушкой. Кстати, вы помните, сколько мы тут проживаем и где?
— Где — понятно. Улица Донецкая, район Севастопольской площади, Киев. Квартиру, судя по всему, снимаем. А вот у кого и за какие деньги — это действительно загадка… Водки бы выпить, — добавил Сократ невпопад и облизал потрескавшиеся губы.
Лиза тяжело вздохнула.
— Это все потому, что живем одним днем, — убежденно кивнул Вересаев. — И не то чтобы ничего не менялось. Каждый день на другой не похож.
— Да, — согласился Гредис, — только отличия эти мало радуют. Дни, формально говоря, разные. Никогда не знаешь, что ждет за окном.
— Точно! — усмехнулся Вересаев. — Сегодня понедельник, а завтра сразу пятница.
— Или четверг, — сказала Лиза.
— Или четверг, — согласился Сократ. — Киевское время не годится для жизни, и к черту можно выбросить григорианский календарь.
— После обеда сплю потому, что здесь день и ночь наступают, когда им заблагорассудится, — призналась Лиза. — От этого утомляюсь страшно. Иногда три вечера подряд следуют без передышки: скажем, вечер среды, пятницы и воскресенья, а потом как зарядит полдень! И тогда уж ночь не наступает целую неделю.
Автобус, распахнувший перед ними двери, оказался пуст. Всю дорогу до метро проехали в молчании. Лизе временами казалось, что справа и слева от дороги в яру сквозь туман проступают очертания Z. Тогда становилось по-настоящему тоскливо и муторно. И выпрыгнуть хотелось из автобуса, убежать назад, в Z, в знакомые улицы и переулки. В то время, когда войны еще не было. Когда все наши были живы, и старушка Хаткина праздновала каждый листопад. Трудно было уверить себя, что ничего такого в мире нет, и больше никогда не будет.
Ткань реальности рвалась. Киев и Z вот-вот могли оказаться в одном невообразимом пространстве. И вот тогда спасать будет некого. Следовало спешить. Но как спешить, если дни, месяцы и времена года в этом городе сменяют друг друга случайным образом, в произвольном порядке?
Глядя в окно, Лиза чувствовала, что поиски Ганеши обречены на неуспех. Конечно, сдаваться все равно нельзя. В конце концов, она сохранила память, а это обязывает. Кроме того, Гредис и Вересаев, хотя и в редукции, но пока еще с ней. А значит, есть шанс. Нужно до слез и дрожи в руках бродить Киевом. Целовать его улицы, деревья, церкви, иконы, звезды и окна домов. Всматриваться в ветер, ловить губами листья и паутину, пропадать в бесчисленных лавчонках и магазинчиках. Пить чай с букинистами и старожилами блошиных рынков. Знать на память сувениры Андреевского спуска. Изучить каждую подворотню, тупичок, проход и ступеньку.
Слушать эхо чужих подъездов, спать, заложив руки за голову, на крутых скатах старинных крыш. Ставить саму жизнь на поиск слона в вышиванке, без которого эта война не закончится никогда.
Между тем, отпущенные сроки подходили к концу. С каждым днем невидимый, но неумолимый
Сократ и Вересаев не верили в Ганешу и Кобзаря. И только потому, что Гредис не смог объяснить, как попал в Киев, а Вересаев как-то ночью вспомнил маленький расстрельный Z-дворик, окруженный липами, метафизические полномочия Лизы не ставились ими под сомнение. О нищем, читающем на коленях Кобзаря, девушка пока не думала вовсе, считая, что тот сам появится, когда придет его час.
* * *
Утро воскресенья наступило сразу после промозглого декабрьского вторника. Людей на Крещатике немного. Отовсюду доносится музыка. Движение перекрыто. Метрах в трехстах от метро дети, одетые не по погоде, массово играют в подвижные игры. Фланирующая публика. Пар изо рта. Палатки политических партий. Кафе, ресторанчики. Флаги. Машины новой полиции. За невысокой загородкой человек двадцать пять парней катают в мусорном баке по кругу печального мужика в шикарной шубе, костюме, при галстуке. Меховая шапка валяется поодаль. Стучат по баку биты, выкрикиваются невнятные лозунги. Плакат — «Люстрация — не кастрация, раз проехал — и свободен» — исчерпывающе поясняет суть происходящего.
— Господи! — Вересаев стукнул Сократа по плечу. — Красота какая этот наш Киев. — Ну что, Сократ Иванович, на баб поглазеем или сразу в сауну?
— Даже не знаю, — вяло улыбнулся Гредис, — а мы давно, что ли, гуляем?
— Времени, сам посмотри, сколько! — Вересаев показал циферблат наручных часов. — Первые клиенты через два часа. Может, с бабами придут, как думаешь? Прошлый раз прехорошенькие такие были. Особенно та, с ногами, как у Ганеши…
— Клиенты — это святое, — согласился профессор, — только ничегошеньки вспомнить не могу. Беда просто. Давно, говоришь, мы в Киеве?
— Сейчас ничего вспоминать не нужно, — энергично проговорила Лиза, — двигаем на Подол, в сауну. Полки немыты, парилка не протоплена. От вас разит, как от скунсов.
— Ты права, — вздохнул Гредис, — надо спешить, потому что ведь скажут, мол, переселенцы работать не хотят.
— Святая правда, — вздохнул Вересаев. — Виноватые во всех украинских бедах. Алкоголики, тунеядцы, эротоманы…
— Ватники, — подхватил Сократ.
— В мире жестче ваты нет, чем сбежавшие из Z, — продекламировал Николай. — Ритуалами и плясками вызвали из бездны ПХ-супостата. Говорим на мове врага, то бишь Сковороды, Шевченко, Гоголя.
— Русский — великий язык! — кивнул Гредис. — Но мрачный. Чертовски привлекателен. Бездна, дна не имеющая. Не верь ему. Обманет, обольстит, подарит надежду, а под конец и вырвет ее из рук. Выставит идиотом, злодеем, инородцем. А в конце непременно скажет: иди вон, подлец, ты недостоин меня.
— Между нами, — прижал руку к сердцу Вересаев, — если уж разговор о языке, то лично я предпочитаю телячий…
— Нет, обожди, Коля, — перебил его Гредис. — Все-таки удивительное дело. Ты знаешь, у меня стойкое ощущение, что я не ватник. А, как бы это выразиться поинтеллигентнее…