Долина белых ягнят
Шрифт:
Локотош, наоборот, старался любое проявление мужества использовать для укрепления духа бойцов. После чтения приказа он произнес длинную речь.
О Чопракских воротах заговорят, враг о них расшибет голову. Надо день и ночь совершенствовать укрепления в Чопракском ущелье. Пусть Якуб Бештоев называет его мышеловкой. Из мышеловки не убежала еще ни одна мышь.
Локотош вспомнил сражение в калмыцких степях, где встретились кавалеристы и танки.
— Тогда силы были неравные. Степь — плохая защита от танков. Но здесь — горы! В горах человек становится хозяином положения.
Локотош заговорил об испытаниях, которые еще предстоят.
Все, кто хотел эвакуироваться из республики, эвакуировались, когда немец вступил на левый берег Баксана. В Нальчике — враг. Значит, рассчитывать не на кого. Помощь извне не придет. О действиях партизанских отрядов еще не слышно, хотя есть твердая уверенность, что партизаны накапливают силы. С ними будет установлена связь, как только они объявятся. А пока самим надо решать важные вопросы: усиление заслонов на наиболее опасных тропах, создание подвижного отряда, готового быстро и оперативно перебрасываться на угрожающие участки, ведение разведки, чтобы о намерениях врага узнавать заранее и готовить контрмеры, ведение непрерывного наблюдения, создание особой группы, которая займется вражескими лазутчиками и дезертирами… Ну, а если я что упустил, Якуб добавит? — Локотош улыбнулся.
— Я не добавить хочу. В мою обязанность не входит подбирать за тобой. У меня есть свои соображения независимо от твоих замыслов. Прежде чем создать подвижной отряд или особый отдел, нам надо взглянуть на себя, заглянуть в души. — Бештоев только сейчас встал, обвел взглядом присутствующих, скосил глаза на Локотоша, мол, все, что ты сказал, я заворачиваю в газету и бросаю в мусорный угол. — А смотреть на себя надо в общем плане, не под одеялом. Как бы ты ни старался взглянуть на себя под одеялом, дальше своих ног не увидишь…
Послышались голоса одобрения. Удачные слова вдохновили и самого Якуба. Локотош не мешал комиссару.
— Мы находимся в роскошном фамильном склепе. Над нами два гектара неба — и все. Кругом скалы, горы. «Окно в небо» скоро закроют снега. Мы будем тогда отрезаны от мира, мы и сейчас не знаем, что происходит не только в Нальчике, даже в ауле Машуко. А говорим: неприступные Чопракские ворота, ЧУУ. Одним словом, я понимаю прожекты Локотоша. Он уже вообразил себя чуть ли не командующим регулярными войсками. В его представлении мы, здесь сидящие, — это военный совет в Филях. А вы — генералы. Нет среди нас только Кутузова. Может быть, кто-нибудь думает, что он — Кутузов?
Многие захихикали. Локотош нахмурился.
— Конечно, в такой обстановке без органов внутренней безопасности не обойтись. Видишь ли, чабан оставил свой пост и пошел поить животных. Самовольно ушел — дезертир, предатель, изменник. Локотош заключил уже двоих в тюрьму, то есть в башню.
Опять пробежал смешок.
— Не для того, чтобы дезертиры у аллаха прощения просили. Локотош посадил их, чтобы продержать, пока не сформируется военный трибунал, который будет выносить смертные
Локотош не выдержал:
— Не по моей воле…
— По твоей воле. — Якуб возвысил голос. — Нет же у нас чопракских законов…
— Зато есть советские законы, — Локотош тоже встал, — есть воинская присяга, ее нарушение карается смертью. Это надо помнить.
— А почему ты забыл об этом, когда бросил отряд на произвол судьбы в калмыцких степях?
— Ложь. Ты отлично знаешь, зачем и куда я уезжал. — Локотош говорил негромко. Все силы он тратил, чтобы сдержать себя, не выглядеть в глазах подчиненных человеком, которого легко вывести из равновесия. — Твое обвинение я отметаю. А кто бросил в пасть зверя своего друга, а сам спасся бегством? И зверь сожрал жертву измены…
— Кого я бросил в пасть хищника? Ах, да! Ты имеешь в виду командира взвода с усиками, который не пускал нас в Элисту? Да ты в ту минуту сам проглотил бы этого мальчишку. Он же в глаза врагу в жизни не поглядел. Я поступил тысячу раз правильно, что дал ему счастливую возможность посмотреть в глаза врагу!
— На военном языке это — бегство с поля боя.
— Тогда создавай против меня особый отдел! — Наигранная веселость сошла с лица Якуба. Он стал суров и жестоко-насмешлив. — Ничего у тебя не выйдет. Твоих узников я уже освободил.
— Освободил?!
— Да. Освободил и отправил назад на ферму.
— Кого же охраняют часовые?
— Кучменов, скажи ему, кого мы держим в мечети.
Азрет Кучменов сидел с краю стола, развалившись на стуле. Он и не пошевелился, когда Якуб обратился к нему. Только мясистые, словно накачанные воздухом губы его растянулись в ухмылке, обнажив желтые, почти лошадиные зубы, не знакомые ни с зубной щеткой, ни с порошком. От широкой ухмылки синий бугристый нос Азрета словно бы опустился и перпендикулярно перегородил желтый зубастый рот.
— Дары аллаха Чопракской крепости. Аллах не оставляет правоверных своими щедротами. Одному он посылает породистого жеребца, а другим два мешка денег…
— Полагается встать, когда говоришь. — Локотош так и впился в наглые, вызывающие глаза Азрета, лицо которого начало наливаться краснотой, потом синевой и сделалось похожим на лунную поверхность, испещренную кратерами.
— Не перед судом говорю.
— Перед боевыми товарищами.
Кучменов нехотя зашевелился на стуле, наклонился вперед и встал. Он молчал, искоса поглядывая на Якуба, ожидая от него поддержки. Но Якуб тоже молчал. Азрет насупился.
— Бештоев лучше меня знает, кто сидит под замком. Пусть сам расскажет.
— Тогда садись.
Кучменов взорвался:
— Не сяду. Я тебе не мальчишка. «Встань!» «Садись!» Принудительной гимнастикой не занимаюсь.
Локотош знал, с кем он имеет дело и что за «фрукт» этот Азрет Кучменов. Это он собирает немецкие листовки, прячет их, нашептывает бойцам, что с Советской властью покончено. «Надо действовать, как мудрый Ходжа Насреддин, — поучает Азрет. — Когда начала падать стена его дома, он стал подталкивать ее в ту же сторону, приговаривая: «Всегда толкай заодно с аллахом, если хочешь угодить ему».