Долина белых ягнят
Шрифт:
— Перед потреблением взбалтывай, ясно? — шутил он.
Но как быть с Апчарой? Отправить ее с посылками догонять полк? Но как она вернется на станцию? Локотош объяснил, куда идет машина. Он, конечно, не стал бы ей мешать, если бы знал, что полк на привале. Но полк и ночью будет продвигаться вперед, поскольку авиация ночью не опасна. Когда машина догонит передовые подразделения? Где? Сумеют ли сразу найти Альбияна, который идет в общей колонне?
Локотош нарисовал обстановку.
— Решай сама. Полагаю, благоразумней остаться здесь. Сейчас не могу отправить тебя на станцию.
Апчаре хотелось во что бы то ни стало увидеть брата. После сегодняшней бомбежки она поняла, что, может быть, это будет последняя встреча. Но если не вернуться на станцию — делегация уедет. Что тогда делать?
— Я ничего не соображаю.
— Тогда я решаю сам.
Машина с посылками была готова тронуться с места. Мотор работал. Рядом с шофером в кабине уже сидел старшина, ожидая распоряжения.
— Езжай! — Локотош поднял палку.
Ящики закачались, задвигались, заерзали по кузову. «Не рассыпались бы», — подумала Апчара, наблюдая, как кренится гора из стороны в сторону. Только сейчас она вспомнила о «письме» Даночки, которое осталось у нее в сумке.
— Письмо я забыла!
Локотош посмотрел на конверт.
— Ничего. Это я беру на себя. Завтра с кем-нибудь перешлю. Трудней отправить тебя. Придется искать попутную машину. А пока — ужинать. Тем более ты сама привезла угощение. Война все перепутала. Раньше хозяин угощал гостя, теперь гость угощает хозяина. Но и мы от себя что-нибудь сообразим. Пошли!
Локотош мог позволить себе короткий отдых. Гужевой транспорт неотступно следовал за полком. Автомашины были вынуждены останавливаться, чтобы не тащиться в хвосте колонны со скоростью десять километров. Локотош решил отдохнуть на хуторе и двинуться в предрассветный час — самое подходящее время для движения. За час-полтора он догонит полк.
— Товарищ капитан, видите?! — Боец, готовивший ужин, вернее, раскладывающий продукты, привезенные Апчарой, показал на зарево. Над высоким правым берегом Дона полнеба было в огне и дыме. — Цимлянская горит. Донская земля.
Сели ужинать. Выпили по одной за здоровье Апчары. Сама Апчара не могла ни пить, ни есть. Она была там, где в эту минуту подразделения полка полями и оврагами идут навстречу своей судьбе. Думает ли Альбиян в эту минуту о своей сестре?
Локотош угадал настроение гостьи.
— Я сказал, передадут брату о твоем приезде. Будет возможность — сам подскочит сюда.
— А как он найдет меня?
— Дорога одна. Мы сами его увидим.
На доске, служащей столом, одни закуски мгновенно исчезали, другие появлялись. Мясо, куры, вареные яйца — все это поглощалось людьми, словно они всю жизнь голодали. Три ящика опустошили за полчаса. Открыли четвертую бутылку — вино. Пил и шофер: милиции бояться не надо, правила движения особые, фронтовые.
Сначала все ели молча. Но потом стали расспрашивать Апчару, как там в тылу, дома, в республике?
Апчара отвечала как могла. Но что она знала? Рассказала о ферме, о наводнении, о тимуровцах, собирающих лекарственные травы, о парашютистах, задержанных Чокой Мутаевым. О своем участии в этом деле упоминать постеснялась.
— Да, вот еще седельщик
— Что — седла? Конь погибнет — седло остается. Джигит погибнет — слава остается. Передай спасибо ему за седла. Но пусть лучше он лошадей растит, пусть сохранит кабардинскую элиту.
— Да, за нее он в ответе. Возложено на него постановлением. Собрал всех чистопородных лошадей в особый табун. Сам ездит на жеребце Шоулохе, даже спит в конюшне.
— А как Хабиба?
— Ждет моего возвращения. Молится о спасении Альбияна.
Апчара говорила, а перед глазами с каждым часом все ярче видела ногу в сапоге. Не сойти бы с ума. Как светло началось это утро и какой темнотой закончился день. Темно и пусто все вокруг, хаос, и не к чему прислониться. Только в Локотоше видела теперь Апчара спасение и опору. Как будто она знала его давно-давно. И хорошо, что он кабардинец. Некое теплое чувство поднялось в Апчаре к этому человеку, ей захотелось поговорить с ним на родном кабардинском языке.
— Аллах, харзинам псори, зи салам казмиха куажам даским (клянусь аллахом, в ауле нет человека, который не послал бы вам поклона).
Локотош молчал. Ему неловко было признаться, что не знает он ее языка. Разговор прервался. Апчара взглянула на Локотоша и, заметив его смущение, переспросила:
— Ты не говоришь по-кабардински?
— Я, как собака, все понимаю, а сказать не могу.
Апчара не засмеялась. Она не могла взять в толк, как это кабардинец не может говорить на языке своей матери. Она перебрала всех своих знакомых и такого не нашла.
— А может, ты не хочешь?
— Я знаю одно только слово — тлякотлеш.
Локотош понял, что пора рассказать о себе. Объяснить, почему он не говорит на кабардинском, хотя именно потому, что он кабардинец, его откомандировали в Национальную дивизию после госпиталя. Он танкист, а не кавалерист. Даже с этим не пожелали посчитаться в отделе кадров. В танковом полку ему бы дали батальон, а здесь приходится занимать должность зам. командира полка по тылу. Интендантскую службу он не любил, был убежденным строевиком.
Пора, конечно, рассказывать, но только мало веселого в его рассказах. Как печеный лук выбирают из горячих углей, так и ему приходилось выбирать из костра каждый год своей жизни.
Шоферы, начальники складов, тыловики придвинулись поближе послушать капитана. Интересно было узнать, почему кабардинец говорит только по-русски.
Отец Локотоша был активистом в первые годы Советской власти. Тогда не было, пожалуй, человека в Кабарде, который не знал бы Даурова. Его послали в Москву постоянным представителем Кабардинской области. Знали же его в народе потому, что он в те тяжелые годы много сделал для своего народа и, может быть, даже спас его. В голодный 1921 год он сумел добиться продовольственной помощи, и люди не пухли с голода, как в других местах, Мало того, он прислал эшелон с семенами, и, таким образом, весной поля Кабарды оказались засеянными. Тогда-то и стали говорить в народе, что Дауров спас народ, подобно тому, как легендарный Сосруко похитил у бога огонь и спас нартов, богатырей из кабардинского эпоса.