Долина белых ягнят
Шрифт:
— Ты знаешь, что сказал немец? Научим, говорит, вас воевать… А ты толкуешь про долг. Если так пойдет дело и дальше, боюсь, что должок будет расти и расти. Сталинский приказ ты читал?
— Читал. И не только сам. Я читал его во всех подразделениях. Я ведь сюда пришел с переднего края. Бойцы полны решимости стоять насмерть. Вот Альбиян здесь недавно был, брат Апчары. Он выступил и сказал: «Немцев много, но мин у нас больше. Хватит на всех немцев». Так же думают и другие. Трусов нет. Уверен, быть нам гвардейской дивизией. Я попросил редактора дивизионки напечатать нам побольше наградных бланков. Воевали всего два дня,
— А продержимся мы неделю?
Кошроков опешил от такого прямого вопроса.
— Есть приказ…
— Если бы приказ заменял все, чего нам не хватает… Кавалеристы с саблями против танков… Пленный грозится, что завтра нас смешают с землей. Они подтягивают танки, артиллерию, тяжелые минометы. Они же закованы в броню. Миной их не возьмешь. Мужества у нас много, но броня не помешала бы нам. Где прикрытие с воздуха? Где защита?
— В приказе сказано все…
— Немцы уже подходят к Армавиру. Окопы… Ростов был весь в окопах. И Дон — немалая водная преграда… Не удалось остановить немца. Дайте нам немецкую кавалерию, чтобы был бой равных с равными, чтобы мог быть только один перевес — мужество, умение…
Кошроков внимательно слушал капитана, не перебивал его, хотя и не соглашался с ним. Он старался понять Локотоша, кадрового офицера, который слишком близко принял к сердцу слова пленного немца. Как военный, должен он знать, что мужество, решимость, стойкость удваивают силы…
— Мы все думали: будем воевать по твоему принципу — танки против танков, авиация против авиации, кавалерия против кавалерии, держава против державы. Но обстановка изменилась. Если бы французы, поляки, англичане были верны своим обязательствам, война могла бы быть иной. А получилось, что Гитлер заграбастал военный потенциал всей Европы и бросил эту махину на нашу страну. Одолеет он нас — никто, никакая сила его не остановит. Пойдет по всему миру! На всех континентах, на зданиях всех парламентов будут красоваться знамена, может быть, и разные, но все обязательно со свастикой. Не знаю, сколько мы продержимся здесь, но стоять насмерть — наш долг.
— Вот именно. Страна действительно не безгранична, отступать некуда. Где-то мы должны остановить врага. Где — не знаю.
Апчара, чтобы разрядить обстановку, побежала, не спросив разрешения, принесла две посылки из своих запасов и тот же большой ящик вместо стола. Открыла бутылку вина, налила в пластмассовые стаканчики. Но спор так захватил комиссара и заместителя командира полка, что никто из них не притронулся ни к еде, ни к вину.
Доти затянулся цигаркой раза три подряд. По лицу было видно, что напрягается, подбирает слова для продолжения разговора.
— Знаешь, что я тебе скажу? Чтобы знать, что делается за горой, надо подняться на гору. Может, там скот пасется, может, люди лес рубят. А мы с тобой гадаем вслепую. Ты взберись на вершину, откуда на мир смотрит Сталин, поставь себя на его место и задай себе вопрос, как ты поступил бы на его месте. Я не знаю, как выглядит мир, за которым следит Сталин, но верю, что иначе и я бы не поступил. Вышли бы мы с Германией один на один на поле битвы, я уверен, мы бы ее положили на обе лопатки. Положили бы в первый же месяц войны. В этом у меня нет сомнения. Но Гитлер раскрыл звериную пасть. «Дайте мне что-нибудь съесть, иначе укушу кого
А кто пожирнее? Англия и Франция. Они схватили Судетскую область и бросили ее хищнику в пасть. Зверь проглотил кусок мяса. Аппетит разыгрался. Захотелось еще, тогда ему — Австрию. Будь здоров. Волк видит, нет охотников поблизости. Никто в него не стреляет. Подавай ему Польшу на подносе, Чехословакию, а там Румыния, Венгрия, Югославия, Болгария… Хищник вошел во вкус. Ему подавай теперь вина. — Доти протянул руку к стаканчику, сделал глоток, как бы подтверждая свои слова, и вскоре поставил стаканчик, чтобы продолжить мысль. — Но мы — огромная страна, не по горлу хищнику. Какая-нибудь кость ляжет ему поперек горла.
— От Бреста до Дона какой кусок отхватил — а кости не повстречал.
— Как не повстречал? Он уже обломал зубы. Еще и не так обломал бы, если бы не фактор внезапности… — Доти взял кусок копченой колбасы и начал его с трудом разжевывать.
— Фактор внезапности! Мы видели, что они идут, а нам твердят: «не поддавайтесь на провокацию», «не поддавайтесь на провокацию». Немец из пушек бьет, а нам комиссар полка не разрешает отвечать огнем — провокация…
Апчара вспомнила слова Бекана Диданова о ноше, с которой надо переходить поток.
— Наши тяжелые орудия были нацелены куда надо. Дай только команду, мы бы так ухнули, немец штанов бы не удержал… Я, конечно, не стоял на вершине горы, чтобы передо мной были открыты все склоны… Опередить бы противника на час, ударить по скоплению из всех видов оружия… Конечно, в глазах всего мира мы — жертва агрессии, коварного обмана. Моральный фактор… После войны найдут и виновников первых поражений. Вот увидишь.
— Я не увижу, — спокойно сказал Доти.
— Ты что, не веришь, что победим?
— Верю. Но я-то этого не увижу.
— Не понимаю. Всюду повторяешь: победа будет за нами, враг будет разбит, а говоришь — не увижу.
— Я скоро погибну. Не доживу до конца войны.
— Это уже не по-комиссарски. Упадочничество какое-то. Наоборот, ты должен бросать в сердца людей живое слово надежды — победим! А ты — «не доживу». И как ты можешь знать, что погибнешь?
— Это долго объяснять. Однажды я пережил уже смерть. Меня спасли верные люди. Тогда я поклялся отдать возвращенную мне жизнь, но не просто, а взяв за нее десяток жизней моих врагов — не меньше. Потому-то я и принимаю всей душой приказ Сталина. Стоять насмерть! Я готов… Одного боюсь — как бы бомбой не убило меня. Тогда рухнет моя надежда. Нет, я хочу в бою, в схватке. Я бью его, он бьет меня, я падаю, он падает, я истекаю кровью, он тоже, я добиваю его, он меня…
— Сумасшедший комиссар!
— Иначе я не хочу. Пойду во второй эскадрон приказ читать. Проведу беседу, брошу клич: кто хочет рядом со мной стоять насмерть — выходи! Думаешь, не найдутся люди?
— Найдутся. За комиссаром пойдут. Но ты же погубишь их. Война — это искусство. У нее своя теория и своя практика. А искусства погибать — нет. Нет и такой теории. Воевать — не значит идти на гибель.
Апчара слушала, не сводя глаз с комиссара. Только сейчас она поняла, почему сюда рвалась Узиза, несмотря на свою беременность. Узиза, видимо, знала о настроении своего мужа и хотела ему внушить стремление к жизни, показаться мужу, чтобы он видел: будет наследник, которому принадлежит часть жизни. Он должен думать еще и о нем.