Долина Граумарк. Темные времена
Шрифт:
— Осторожнее, а то наступишь на остатки моего ужина, — пророкотал низкий голос Ушмы, отражаясь от стен пещеры.
Бонне замер, но знал, что если задержит дыхание и не будет шевелиться, это его не спасет, ситуацию уже не исправить.
— Что меня выдало? — спросил он, удостоверившись, что Ушма не будет убивать его за новую попытку к бегству.
— Если я ткну тебе под нос в полусне нашпигованную салом заячью спинку, ты проснешься?
Бонне решил, что объяснение понятное, но не особенно вдохновляющее.
Ушма стукнула друг о
— Можешь спокойно вернуться обратно, — произнесла троллиха. — Сегодня мы пока никуда не выступаем.
Бонне побрел обратно к своему ложу и сел.
— Ах, вот она где, — воскликнул он, поднимая оторвавшуюся от его курточки кнопку из оленьего рога. — Я ее везде искал, — объяснение было не особенно убедительным, он сам это прекрасно понимал, но это было лучше, чем ничего.
Своими длинными руками Ушма подтянула к себе бронзовый щит, в который едва не вступил Бонне. На нем лежали остатки ее ужина. Выудила оттуда что-то, похожее на косточку среднего пальца, потыкала ею в свои старые коричневые зубы. Пососала, удивленно оглядела.
— Не бойся, — сказала она. — Эльфийская, — а затем продолжила обрабатывать рот.
— Ты сказала, мы сегодня не выступаем, — сказал Бонне, когда троллиха закончила. — Это значит, что мы куда-то пойдем в другое место? Не останемся здесь?
— Мы пойдем на войну!
Глаза у Бонне расширились.
— На какую войну?
— На войну против предков! — проворчала она. — Мы ждем только Шрака. Он поведет нас.
Бонне удивился, сколько же плохих новостей может принести один день, на протяжении которого ты просто просидел в пещере.
17 Дорн
Дорн неотрывно смотрел в подвальное окно темной комнаты. Лоб нахмурен, глаза превратились в тонкие узкие полоски, в уголках рта затаилось раздражение.
Он отказался от полей сражений и войн, поскольку ему стало неприятно выступать за вещи, к которым гонит других жажда власти, и ставить свою жизнь на кон. Все, что он получил за это, это пару монет, шрамы по всему телу, а по ночам — кошмары, лишавшие сна. Много лет назад это еще казалось ему выгодной сделкой. Он надеялся получить огромное богатство и признание работодателей. Мечтал о такой жизни, которой живет знать и богатые купцы. Но за годы он осознал, что подобный образ действий не принесет ни богатства, ни признания. Если оказаться на стороне проигравших, то если повезет, тебе просто ничего не заплатят, только жизнь и останется. Если же ты в числе победителей, найдется тысяча причин урезать плату и солдату останется ровно на лечение ран и еду.
Он пытался все забыть, и даже перспектива жить в бедности не могла отпугнуть его. Все, что ему было нужно — это заботливая и любящая жена, пара детишек, а когда до этого дойдет — мирный уход из жизни
Но судя по всему, Дорн хотел слишком многого. Он снова оказался на войне. И чтобы мало не показалось, он шел за группой мыслителей и поэтов, которые понятия не имели, во что ввязываются. О возможной оплате он даже думать не хотел.
Мимо подвального окошка пробежало несколько человек. Дорн видел только ноги, шаровары из тонкого сукна, мягкие остроносые туфли и простые сандалии. Эти люди не были готовы к тому, что им предстояло в ближайшее время.
— Вот ты где, Дорн. Я искала тебя.
Негромкие шаги Сенеты чудесно сочетались с ее нежным голосом.
Дорн лишь раздраженно пробормотал что-то в ответ, зная, что сейчас она начнет убеждать его в том, что они поступают правильно.
— Что ты здесь делаешь, один, в темноте?
— Надеюсь на то, что эта беда меня минует, — признался он.
Сенета прижалась к нему сзади, обвила руками его мускулистое тело.
— Я понимаю, ты не хочешь всего этого.
Дорн высвободился из ее объятий, повернулся к ней. Посмотрел на нее сверху вниз.
— Я хочу тебя, — признался он.
— Тогда помоги им с революцией. Если они смогут справиться с регорианами, и ярмо, под которым мы живем, будет сброшено, мы будем свободны. Мы пролили первую кровь. Нам не останется ничего иного, кроме как доказать, что мы были правы. А правы бывают лишь победители. Так что помоги им.
— Так помог же, — грубо ответил Дорн.
Сенета покачала головой.
— Нет, не помог. Они просили тебя показать им, как нужно защищаться, как сражаться. Вместо того чтобы выполнить эту просьбу, ты ткнул пальцем в шестерых и напророчил им, что их зарежут, если они осмелятся выйти с оружием на улицу.
Дорн презрительно фыркнул.
— Ну и что, это же правда. Ты посмотри на этих мальчишек. Белобрысый держит меч так, словно собрался гнать им коров на выпас, у малого с крючковатым носом едва хватает сил на то, чтобы держать щит. О хромом старике я даже говорить не хочу.
— Может быть, они и не настоящее войско, но у них достаточно мужества. Пойди с ними туда и покажи им, что восставать против несправедливости нужно. Дело, за которое они сражаются, правое.
— Ты хочешь сказать, дело, за которое они умрут, — напомнил ей Дорн.
— Называй, как хочешь, но помоги им — чтобы им не пришлось платить дороже, чем это необходимо.
Дорн снова повернулся к подвальному окошку и стал смотреть на улицу.
— Они должны знать цену, которую придется платить за революцию, — проворчал он. — Ты только посмотри, они царапают знаки на всех дверях и кусках стены, не зная, что это вообще означает, — Дорн ткнул пальцем, указывая на противоположную стену. Символ был тем же, что и на медальоне, который они нашли в гробнице и который стал виновником теперешних неприятностей. — Но они несут его, словно боевое знамя.