Долина смерти

Халле Карина

Фонарь отбрасывал странные тени на лицо Амелии, делая ее щеки впалыми, а глаза темными. Она плохо ела в течение нескольких месяцев, и ее кожа была натянута на костях, но живот все еще был большим, слишком распухшим. Он жутко двигался под одеялом, и Нора чувствовала страх.

— Просто тужься, — прошептала Нора, ее губы потрескались и кровоточили. Ее руки дрожали, когда она поправляла тонкое одеяло. — Почти все, тетя Амелия.

Но это утешение было как пепел во рту. Нора ничего не знала о родах, прошли уже часы, и что-то было не так.

Кожа Амелии была

холодной, слишком холодной для роженицы. Ее глаза выглядели странными и блестящими, и Нора видела темные вены под ее кожей. Когда та кричала, звук был ужасным — как у животного, умирающего от голода. Как звуки, которые дядя Томас издавал вчера, когда набросился на…

Нора постаралась не думать об этом.

Кровь собралась между ног Амелии, казалась черной в тусклом свете огня. Слишком много крови. Металлический запах наполнил воздух, и Нора с ужасом увидела, как язык Амелии высунулся, словно пробуя воздух, а затем скользнул по сухим белым губам. Что-то изменилось в ее глазах, они стали молочно-мутные, бледно-голубые, как ледник.

«Это всего лишь свет», — убеждала себя Нора. «Игра теней, не больше».

— Голодна… — прошептала Амелия, словно из могилы. Ее пальцы судорожно вцепились в одеяло. — Я так голодна, Нора. Мясо…

— Нет, — отрезала Нора, стараясь говорить твердо. — Не думай об этом. Думай о ребенке. О своей малышке. Джозефе… или Джозефине.

Но лицо Амелии исказилось, будто его коснулась смерть. Сухожилия на ее шее вздулись, словно старые канаты, и челюсть двигалась неестественно, механически, словно пережевывая что-то невидимое. Ее зубы… неужели они всегда были такими острыми? Откуда у нее взялись новые зубы? Новая волна ужаса захлестнула Нору, когда она вспомнила, как выглядел рот дяди Томаса перед тем, как он…

Новая волна боли скрутила Амелию. Ее спина выгнулась дугой, позвоночник хрустнул, словно сухая ветка. В тесной лачуге раздался отвратительный звук разрываемой плоти, живот словно задрожал. Что-то надвигалось, но Нора уже не была уверена, что это просто ребенок.

Она перестала понимать что-либо.

— Я вижу головку! — прошептала Нора, с трудом выговаривая слова. Ей нужно сохранять спокойствие. — Еще немного, тетя Амелия! Еще чуть-чуть…

Амелия резко повернула голову к ней, шея вытянулась неестественно — длинная, слишком длинная. Из уголков ее рта сочилась черная слизь. И голос, когда она заговорила, стал похож на скрежет костей.

— Плоть от плоти моей, — пропела она, словно зачаровывая. — Кровь от крови моей.

С последним усилием ребенок выскользнул в подставленные руки Норы — невероятно маленький и красивый. Девочка. На одно блаженное мгновение в груди Норы расцвела надежда. Ребенок был теплым — таким теплым по сравнению с трупным холодом кожи матери. Розовым, живым и нетронутым тем, что поглотило ее семью.

Но тут спина Амелии снова хрустнула. Звук рвущейся плоти наполнил лачугу, а ее челюсть исказилась, словно змеиная пасть. В ее глазах, где только что была пустота, загорелся хищный огонь. Пальцы вытянулись и превратились

в когти, кожа лопнула на суставах. Свежие раны сочились черной кровью.

— Отдай ее мне! — этот шипящий звук не имел ничего общего с прежним голосом Амелии. — Мой ребенок. Моя плоть! Такая нежная, такая свежая…

Нора отшатнулась, прижимая новорожденную к себе. Малышка слабо пискнула, и Амелия щелкнула зубами, услышав этот звук. Что-то затрещало у нее под кожей — кости ломались и принимали новую форму. Трансформация, которая забрала Томаса и Натаниэля за несколько дней, происходила сейчас за минуты.

— Нет… — прошептала Нора, еле сдерживая рыдания. — Ты тоже…

Она знала теперь — Амелии больше нет, это существо заняло её место.

И у Норы не осталось выбора…

Только бежать.

Буря накинулась на неё, словно нанося удар, когда она вырвалась из укрытия, её сапоги проваливались в глубокий снег. Ветер бил снежными хлопьями в лицо, но холод не шёл ни в какое сравнение с ужасом, который сжимал горло. Позади вопль Амелии разорвал тишину ночи — не человеческий, даже не животный.

Звук того, чего не должно существовать.

Само воплощение нечестивости.

Ребёнок заёрзал у неё на груди. Нора старалась прижать малышку как можно крепче к себе, укутав в тонкую ткань пальто, и молила Бога, чтобы этого хватило. Кожаные куртки они съели еще несколько недель назад, когда только начал мучить голод. До того, как они опустились до вещей куда страшнее.

Тень отделилась от темноты — дядя Томас. Буря сковала его одежду льдом, и ткань хрустела при каждом движении. Его лицо представляло собой обезображенную маску из замерзшей крови и инея, и в тусклом свете, что пробивался из лачуги, влажно блестели зубы. Позади него, из-за сосны выглядывал маленький Натаниэль. Милое, ангельское личико кузена было искажено безумной гримасой, и он улыбался окровавленными, черными зубами.

Она поняла, что они ждали.

Ждали свежего мяса.

— Отдай нам ребёнка, Нора, — произнес Томас хриплым голосом, словно заледеневшим изнутри. — Ты не можешь забрать её у нас. Она не твоя. Нужно утолить голод.

— Не подходите! — закричала она в ответ и ускорила шаг, изменив направление — прочь, к горному хребту. Каждый шаг причинял невыносимую боль — снег был по колено. Ноги горели от напряжения, лёгкие требовали воздуха. Она не знала, куда бежит, но была уверена в одном: она должна унести ребёнка подальше от того, чем стала её семья.

Голод захватывал их медленно сначала, после того, как они съели мертвых. Томас был так против каннибализма, даже когда смотрел смерти в лицо, но в конце концов он тоже сдался, как и многие в других лагерях.

Как и сама Нора.

Сначала они ели тела тех, кто умер естественной смертью, но потом, когда некоторые обнаружили, что голод нельзя утолить, они постепенно впали в безумие, которое никто из них не признавал, пока не стало слишком поздно.

Но превращение Амелии было другим — быстрее, более жестоким. Как будто рождение ребенка ускорило его.