Долина смерти
Шрифт:
Я киваю, хотя меня все еще раздражает, что мы в тупике.
— Тогда что? Либо мы ждем, пока он превратится и нам придется его убить, либо мы связываем его и уходим. Я хочу пойти в пещеры, а ты куда?
— В Шуга Боул, — говорит он, подходя ко мне. Он останавливается, его ботинки упираются в мои, он возвышается надо мной, берет мое лицо в ладони и смотрит мне в глаза. — Ты можешь спорить со мной, Обри, но я не хочу этого. Не хочу, чтобы ты ходила в эти пещеры. Я не позволю. Тебе, может, и насрать на свою жизнь, а
Чувствую, как сдаюсь, когда этот мужчина говорит такие слова и смотрит на меня так, будто я нечто бесценное.
Но не уступаю.
— И что нам теперь делать? — шепчу я.
Он бросает взгляд через мое плечо на окно.
— До темноты мы никуда не доберемся. Думаю, мы проведем ночь здесь.
— Значит, они придут к нам.
Он кивает.
— Да. Думаю, так и будет. Но мы будем готовы к ним.
29
—
ОБРИ
Ночь приходит словно злой хищник, высасывая тепло из долины. Я стою, прижавшись к окну, и смотрю сквозь щели в досках, которыми Дженсен забил его несколько часов назад. Луна заливает снег жутким сине-белым светом, превращая все вокруг в кошмарный пейзаж.
— Что-нибудь видно? — спрашивает Дженсен тихо, подбрасывая в огонь очередную обломанную ножку стула.
— Пока ничего, — просто отвечаю я, хотя внутри все сжимается в тугой узел. Лес вокруг замер, ни ветерка, ни звука, лишь эта жуткая, давящая тишина, предвещающая что-то ужасное.
Приход монстров.
Весь день мы готовимся. Закрываем окна обломками полок и стола. Укрепляем дверь старой кроватью. Превращаем все, что попадается под руку, в оружие — заточенная ножка стула, куски металла, согнутые в виде клинков. Дженсен нашел запас керосина для ламп, так что хоть какой-то шанс у нас есть.
Слабая защита от того, что ждет снаружи.
— Как Элай? — спрашиваю я, отходя от окна, чтобы проверить его.
— Плохо, — признает Дженсен, его лицо в отблесках огня выглядит особенно измученным. — Жар все сильнее. Как тогда с Рэдом…
Я кладу руку на лоб Элая, чувствуя неестественный жар, исходящий от его кожи. Его дыхание прерывистое, неровное, каждый вдох кажется тяжелее предыдущего. Рана на его плече ужасна — плоть вокруг темнеет, странные вены расползаются наружу, как чернила в воде.
— Скоро все закончится, — шепчу я, и ужас ледяной хваткой сжимает мое сердце.
Дженсен смотрит мне в глаза. В его взгляде нет ни надежды, ни утешения, только жестокая правда.
Он становится одним из них. Как Хэнк, как Рэд. Как Коул, если от него вообще хоть что-то осталось после той жуткой стычки с монстрами. Голод захватывает его, клетка за клеткой превращая во что-то уже не человеческое. И не просто, как Натаниэль МакАлистер
— Нужно связать его, — говорю я. — Пока он не…
«Пока не придется его убить», — думаю я, но не произношу это вслух. Мы оба это знаем. И когда придет время, я сделаю это, чтобы Дженсену не пришлось.
Дженсен кивает, уже доставая альпинистскую веревку из рюкзака. Мы молча привязываем Элая к кровати. Он не сопротивляется, даже не понимает, что происходит. Его глаза, когда они ненадолго открываются, затуманены, в них уже проглядывает этот жуткий, неестественный синий отблеск.
— Прости, — шепчу я, затягивая последний узел. — Прости меня, Элай.
Он что-то невнятно бормочет, его голова беспокойно мечется на тонкой подушке. Интересно, что ему снится? Какие кошмары терзают его во сне, пока голод берет верх?
Тихий шорох у окна заставляет меня замереть. Настолько слабый, что это может быть просто плодом воображения — касание сосновой ветки к стеклу, возможно, или просто усадка хижины на морозе.
Но потом это повторяется. Намеренно. Ритмично.
Не случайно.
— Они здесь, — шепчет Дженсен, его голос напряжен от тревоги.
О, боже.
Дженсен уже движется, с винтовкой в одной руке и топором в другой, занимая позицию у заколоченного окна. Я выхватываю пистолет и осматриваю маленькую хижину, проверяя каждую уязвимую точку.
Тоже встаю у окна, выглядывая через другую щель в досках. Сначала я вижу только залитый лунным светом снег и темную линию деревьев вдали. Затем тень отделяется от края леса, двигаясь с той неестественной плавностью, которую я уже научилась распознавать.
Затем появляется еще одна. И еще одна. Пять, семь, двенадцать выходят из леса и образуют полукруг вокруг хижины. Их бледная кожа блестит в лунном свете, глаза отражают жуткий синий цвет, словно у животных, попавших в свет фар.
— Господи, — выдыхаю я, считая все больше фигур, возникающих из темноты. — Их так много.
Не знаю, чувствую ли я облегчение, оттого что Лейни нет среди них.
Затем полукруг расступается, фигуры отходят в стороны, освобождая проход. Из темноты леса появляется новая фигура, двигающаяся с намеренной целью.
Она выходит на лунный свет, и у меня болезненно перехватывает дыхание.
Это мужчина, хотя его едва можно распознать. У него такая же восковая бледность кожи, как и у других, но в нем есть что-то другое — что-то более контролируемое, более осознанное. На нем надеты истрепанные остатки того, что когда-то могло быть туристическим снаряжением, ткань потемнела от старых пятен. Его светлые волосы длинными, спутанными прядями обрамляют лицо, одновременно знакомое и чудовищно преображенное.