Долиной смертной тени
Шрифт:
Когда гогот немного улёгся, тот, кого я для себя отметил как язычника, сказал тихо, но так, что услышали все:
— Не понимаю я вас, это же всего лишь физический процесс.
После этого он рассказал историю о выпотрошенной бабе на Донбассе, и я вспомнил, что уже слышал об этом бойце. И как его звали, тоже вспомнил — Куница. Мясник до мозга костей. Еле дослушав его историю до конца, я не выдержал после его слов о прекращении мучений изловленной наводчицы:
— Ну да, расскажи мне за серого бычка! Не знал бы я тебя и твою славу, так и стоял бы сейчас, уши развесив! Одолжение ты ей сделал или насладился вдоволь?
Язычник достал из костра горящую головешку
— Ну… Не совсем. Перед тем, как предстать перед Перуном, она смогла полностью прочувствовать всю боль земного мира. Я жгутировал ей по очереди руки и ноги, пока их отрезал, а в конце и в ливере покопался. У баб природой заложен другой болевой порог, и она чувствовала всё, что я с ней делал, но не могла ни потерять сознание от боли, ни умереть от потери крови раньше времени.
— Ты больной на всю голову! — раздражённо сплюнув, я направился в дом. Идущий за мной Мага окликнул меня:
— Борзый!
— Что? — разговаривать мне в этот момент совсем ни с кем не хотелось.
— Я не совсем понял, можешь объяснить? При чём тут телефон той бабы в мусорнике?
— Местоположение нужного телефона по биллингу можно вычислить с точностью до десяти метров. На Донбассе это был один из способов наведения арты на скопление мирняка.
— А-а-а… Понял, спасибо! — ответил мне горец.
Стараясь успокоиться и не сматериться в ответ, я побрёл в комнату к своей лежанке, где хотел помолиться Богу на ночь и поблагодарить Его за прошедший день.
Глава 8
Перед смертью не надышишься
Это нормально — быть храбрым.
Мы сами выбираем себе свою жизнь и, зачастую, сами выбираем, как умереть.
Верно говорят, что атеистов на войне не бывает. И эта война — не исключение. Так или иначе, чаще или реже, здесь молятся все. В ночь пред боем каждый обращал свой взор к небу. Такие, как Борзый, шептали «Отче наш». Куница и остальные язычники взывали к помощи своих Богов: Перуна, Сварога, Хорса и всей остальной братии идолов и божеств древней Руси. С восходом солнца Мага и Ваха, проведя омовение, расстелили коврики в глубине двора и уселись на них в направлении Востока. Рядом с ними в таких же кланяющихся позах находились несколько бойцов-мусульман из примкнувшего к нам взвода. Им никто не мешал, все всё понимали.
Все выходящие во двор подходили к УАЗу Басты и брали себе по две полторашки питьевой воды. Я заливал воду в свою пластиковую фляжку натовского образца, с белой завистью глядя на тех, у кого был свой «Кэмел-бэк», в которые они просто эту воду залили, не особо мороча голову над тем, как закрепить пластиковые бутылки или фляги так, чтобы не проебать их в горячке боя. Свою вторую бутылку воды я запихнул в редак. После снятия сапёрами своих же растяжек по охраняемому периметру, стал вопрос о том, кто останется со старшиной собирать наши пожитки. До последнего оставаться никто не хотел. Даже Мэни, яростно дриставший в последние дни, заявил о своём нежелании пропустить штурм, почему-то косясь на Шума. Ситуацию разрулил Камрад, назначив помощниками Куску Выдру и Шума, как ещё ни разу не помогавших старшине с переездом с позиции на позицию. Те поворчали немного, но перечить не стали. Геройствовать вроде как не принято, но и слыть косарем — тот ещё зашквар. В третьем взводе вопрос погрузки личных вещей бойцов и взвода решили ещё проще — потянули жребий. Хорошо, хоть не в русскую рулетку сыграли.
Оставив свои
Камрад курит возле УАЗа, глядя, как Гремлин контролирует погрузку взвода в КамАЗ и Урал. Машины третьего взвода тоже уже почти заполнились и ждали команды. Наконец, в радиостанциях снайперов и сапёров стереозвуком раздался голос Камрада:
— Старшим групп! Доложить о наличии и готовности!
— «Два-один», все в наличии, готовы! — ответил взводному Папай, назначенный им старшим на время следования к месту высадки.
— «Два-два», в наличии, ждём команду! — голосом Гремлина продублировала радиостанция из второй машины.
— «Тройка», доклад о готовности! — это уже голос Мономаха.
— «Три-один», «три-два» готовы! — почти одновременный доклад.
— Внимание, колонна! Движение!
КамАЗ дёрнулся и, подпрыгивая на ухабах, поехал по пыльной грунтовке, вывозя нас из посёлка. Наш КамАЗ ехал пятым в колонне, так что пыль от впередиидущих машин стояла столбом. Натянув на лица арафатки и баффы, оставалось только пониже натянуть кепки и панамы на глаза, так как очки были не у всех. Скрипя пыльным песком на зубах и покуривая, мы ждали окончания пути, понемногу разгоняя себя морально и настраиваясь на бой. Но не тут-то было.
— Колонна, стой! — голосом Мономаха крикнула радиостанция. — К бортам и далеко не разбредаться!
Выпрыгнув из машины на землю, я отметил, что отъехали мы сравнительно недалеко, посёлок был ещё виден. Как оказалось, садыки ждали нас на выезде из посёлка и плавно влились в колонну на своей технике, буксируя три гаубицы Д–30. Но не хватало разведки и танков. Организовав боевое охранение, основная масса сбилась в кучки и загалдела. В этих кучках были заметны «тяжёлые», собравшиеся в свой круг и о чём-то рассуждающие. Не успев закурить, я ощутил руку на своём плече:
— Давай отойдём, — Куница показал мне глазами в сторону, — покажу тебе кое-что.
Виляя и пробираясь между бойцами, мы подошли к группке садыков. Они почти все молча стояли и тупо смотрели по сторонам. Один из них привлекал внимание больше остальных. Молодой сириец, лет шестнадцати на вид, стоял в безрукавке, сделанной из мультикамовского кителя, одетой на голое тело. Он по-мальчишечьи громко и весело смеялся, сверкая крупными, белыми зубами, разговаривая с бойцом третьего взвода. На плече его левой руки красовалась татуировка — скрещенные автомат Калашникова и снаряжённый зарядом РПГ–7, над которыми крупными, неровными буквами было написано: «КАТЮША».
— Абу, привет, Катюша обрезанная! — закричал ему Куница.
— Прат, приувет, пилят! — с сильным акцентом расплылся ещё шире в улыбке юный садык.
— Абу, скажи моему товарищу, ты знаешь, что у тебя на плече написано?
— Та, я знай, — кивнул сириец и выдал, старательно выговаривая слова, — бэ эм тринадцать!
Я ощутил, как у меня удивлённо поднялись брови. Посмотрев на Куницу, который сам еле сдерживался, я прыснул от смеха. Смехом меня подхватил и язычник.
— Абу долго удерживался в заложниках у бабуинов, — положив Катюше руку на плечо, стал рассказывать мне Куница, — его родителей и брата казнили у него на глазах. Отцу и брату головы отрезали, а мать толпой трахали, а потом сожгли живьём. Когда посёлок освободили два года назад, он попросился к садыкам, воевать. Те не хотели его брать, он же ещё совсем пацан был. Не знаю, насколько это правда, но по слухам, чтобы доказать, что он может воевать, Катюша отрезал башку оставшегося в живых после штурма их посёлка гигиловца. Да, Абу?